Прячу кукиш в карман
Прячу кукиш в карман — там труха небогатого быта,
Силикозная пыль фотографий в альбоме пустом,
Никого не видать, хоть кричи, но ничто не забыто,
Глубоко под водой, под охраной команды Кусто
Упакованы мы в водонепроницаемый корпус,
Равнодушный планктон, черный йод, меловые слои,
Чтоб пройти через люк, я уже в должной мере не сгорблюсь,
Затвердели вполне сухопутные кости мои.
На последний звонок опоздаю, и пальцы неловки,
Чтоб нащупать во тьме кнопку «SOS» и дыхательный шланг,
Безнадежно нежны нашей юности боеголовки,
Тонко тикает ток, только юность налево ушла к
Не таким как они, не с такими как мы, не такими,
Как тогда, и не так, не теперь, не затем, не туда,
Мы свои корабли не сожгли, мы их все утопили,
Но не сдали врагу, и горит под ногами вода.
Гражданская оборона
Нам ли с тобой сетовать на судьбу-то,
Мало нас, но мы лучшие изо всех,
Помнишь, была большая страна как будто,
А скажешь кому – самих разбирает смех.
Только одна застряла шестая рота в
Глухой обороне, а фронт позади давно,
Кончился смертный бой за дружбу народов,
В клубе сегодня танцы, буфет, кино.
Скоро домой, люди за день устали, к
Ужину будут пельмени, шашлык, азу,
Ветер степной в глазу леденит хрусталик
И выжимает скупую как степь слезу.
Старое радио
След от радиоточки чуть виден под старой побелкой,
Но отчетливо слышу давно переписанный гимн.
Груда прожитых лет в перспективе мне кажется мелкой,
И как будто не мной пережитых, а кем-то другим.
А знакомый мотив отдается в висках, хоть ты тресни,
Я, наверно, уже не сумею на новый мотив,
Потому что привычка выкидывать слово из песни -
Это словно такси отпускать, так и не заплатив.
Да, мы тоже, бывало, неправильно пели когда-то,
Неумелые пальцы ловили фальшивый аккорд,
Перемешаны в памяти место, и время, и дата,
И слова, за которые я не особенно горд.
Где минуты тянулись, там годы ракетами мчатся,
Не жалею о том, что прошло, не оставив следа,
И в места, куда нам уже впредь не дано возвращаться,
Я и в мыслях давно не мечтаю попасть никогда.
Тополя развернут по традиции клейкие почки,
Птичий хор наберёт как обычно апрельскую мощь,
А я глажу ладонью шрам выдранной радиоточки
На кухонной стене. И никто мне не может помочь.
Полковник
Ходит старый полковник, он бывший, да вышедший весь
Деревянной ногой босиком по нелетному полю,
И никак не понять не служившим в рядах ВВС,
Как он мог предпочесть чистый спирт травоядному пойлу.
И не пишет никто сорок лет никакого рожна,
Потому что письмо – это слово пустое на ветер.
А полковнику старому служба простая нужна,
Не за страх, а за совесть, и не за медали, поверьте.
Но страна приготовила поля кусочек ему,
Небольшой, но уютный – под старой сосной за пригорком.
Золотые погоны ни сердцу уже, ни уму,
И купается поле в закате малиново-горьком.
Улыбается в руку смущенная Родина-мать,
Та, что лучших сынов как траву на поляне косила,
И приходится к сердцу вплотную теперь принимать,
Как уходит на небо военно-воздушная сила.
Словно редкая стая летящих на юг журавлей,
Промелькнет и исчезнет на фоне оранжево-медном.
Не кручинься, полковник, нашивок своих не жалей,
Потихоньку от всех я тебе напишу непременно.
Белое вещество
Белое вещество укрывает серое вещество,
Разгоняет боль, согревает кровь,
В это время каждое существо
Чувствует божественную любовь,
Ощущает волю или покой,
Счастье, перемешанное в крови,
И смерти нет, и боли нет никакой
В белом море этой большой любви.
Снег укутал улицу и карниз,
Запечатал черных следов пунктир,
И навстречу снегу стекая вниз,
Белый пар спускается из квартир.
Прости, оружие
Служили мы в целом неплохо,
Но мой изодрался бушлат,
И с ним умирает эпоха,
А жалобы некому слать.
От юной тоски повивальной
До гроба последней доски
На тумбочке вянет дневальный,
И снегом заносит виски,
Закрыты стальные ворота,
Не слышно шагов на плацу,
И в пыль похоронная рота
С гвоздик отрясает пыльцу.
В теплые края
И вот, приходит такая вся из себя и говорит:
Я прекрасней всех Беатриче, загадочней всех Маргарит,
Мне нужен коктейль из грез, салат всех благ, заветных желаний пицца,
И велит не тянуть и с заказом поторопиться,
А у тебя и так уж давно на все не хватает рук –
Где, например, дело всей твоей жизни, любимая женщина, лучший друг?
И ты берешь ее нежно за талию, ощущая, как ее стан упруг,
Поворачиваешь вокруг – на сто восемьдесят
И говоришь: погляди, у нас тут экзистенциальная осень,
И тебе, пташка, пора улетать на юг…
Запишу пару строк
запишу пару строк для потомков, когда
из набрякших небес выпадает вода,
и скребется зелёной тоски паразит
под рубахой, а дождь моросит, моросит.
неизменным оставлю я мир за собой,
дунет ангел дежурный в дырявый гобой,
душу с телом пришедший укладывать врозь,
не жалея, что многое не удалось
с голубыми глазенками мне — малышу,
и не жаль ничего, ни о чем не прошу,
просто кверху лицом, просто руки по швам,
извините, что не был я ровнею вам,
за мой кукиш в кармане, за медный алтын
равнодушия к вашим желаньям простым,
неумение быть как стакан — под рукой,
нежелание всем отвечать, кто такой,
за ошибки при выборе жен и друзей,
за убогость моей зоологии всей,
я вам тоже не стану за правду пенять,
нам друг друга уже не понять, не понять.
В холодной ванне нелюбви
В холодной ванне нелюбви,
Закрывшись пластиковой шторой,
Со всеми бывшими порви,
Чтоб призрак в зеркале, который
Твоим казался двойником,
Горящие потупил очи,
И, не жалея ни о ком,
Ступай один в пустыню ночи.
Считай в груди осколки льдин,
Исполнись воли и терпенья,
И умножай до отупенья –
Одиножды один
Под фонарем снежинки тают
Под фонарем снежинки тают,
Сквозь желтый пролетая конус,
А где-то ангелы летают.
Надеюсь, я умом не тронусь
От темноты и неуюта
На перекрестке сонных улиц.
Зачем-то я ещё стою там.
Стою и мерзну, и сутулюсь.
Я был веселым и задорным,
А год кончается и черт с ним.
Надеюсь, свет не станет черным,
Надеюсь, хлеб не будет черствым.
За окном все черней
За окном все черней и паскудней, и осень уже начала
Перемалывать в сутолоке будней слова и дела.
Ты стоишь, сам не свой, и косяк подпираешь плечом,
Не в ладах с головой, в остальном — не виновный ни в чем.
А в груди пустота как в трубе – хоть кувалдой ударь,
И под ноги тебе отрывной облетел календарь.
В пору горькое зелье на жухлой листве заварить,
Отмечать новоселье зимы, славословия ей говорить.
Вскинуть руки, как будто пытаешься небо обнять,
Задохнуться от муки неясной и губ не разнять.
На застрявшем в зубах полуслове ломается речь
Холода наготове и снег собирается лечь.
Всё к лучшему
Все течет, приближаясь к финалу, но не это нас сводит с ума,
По Обводному катят каналу волны нефти, воды и дерьма,
От которых отмоешься вряд ли, упади в них случайно с моста,
Отчего же так жилы набрякли, если нету еще и полста?
Отчего не выходит светило из-за грязной гряды облаков,
Отчего мне ума не хватило не вступать в профсоюз дураков?
Для чего я так много оставил за спиной неулыбчивых лиц,
Почему я живу против правил в самой мрачной из русских столиц,
Почему доедаю без соли хлеб, намазанный красной икрой,
Сомневаясь при этом, не все ли мне равно, что зовется игрой
То, что дадено только однажды и вообще не имеет цены,
Что от холода, скуки и жажды чай с лимоном, стихи и штаны
Не спасают, проверено мною многократно на собственной ше-
Если я так назойливо ною, значит, кошки скребут на душе,
Говорить неприятные вещи — с давних пор мой обычай таков,
Взял историю средних веков я в постель, а проснулся в новейшей,
Сам себя принимая в ряды графоманов различного толка,
Я осваивал роль тамады, но и в ней не прижился надолго,
Для любимый своих и родных не источник веселья и денег,
Я обычно взамен выходных отмечаю всегда понедельник,
Льется с неба за ворот вода, впору под пол забиться как крыса,
От банальности слов «никогда» и «нигде» мне нигде не укрыться,
Не укрыться от собственных глаз, бритвой шоркая тощую шею,
Сознавая в стотысячный раз, что уже я не похорошею,
Пепелище мальчишеских грез в этой сырости не разгорится,
И куда бы нас черт не занес, это к лучшему, как говорится,
По прошествии весен и лет потускнела восторженность щенья,
Хорошо попросить бы прощенья, хоть у бога, которого нет.
Если жизни закончится нить, с этим я тоже как-нибудь свыкнусь,
Приходите меня хоронить в желтый дом за коричневый плинтус.
