Вадим Пугач. «Почтенный старик наконец обретает покой»

* * *

Не богом, но хирур­гом Баллюзеком
Я изле­чен и жить опре­де­лен.
Сорокалетним лысым чело­ве­ком,
Казалось мне, он был уже с пелен.

С глу­бо­ки­ми смеш­ли­вы­ми гла­за­ми,
С какой-то сине­ва­той седи­ной, –
И толь­ко так, как буд­то и с года­ми
Принять не может внеш­но­сти иной.

За пере­бор­кой уми­ра­ла дева, –
Бескровная, но губы как коралл, –
Итак, она лежа­ла спра­ва. Слева
Синюшный маль­чик тоже уми­рал.

Я наот­рез отка­зы­вал­ся сги­нуть,
Вцеплялся в жизнь, впи­вал­ся, как пче­ла,
Пока она меня пыта­лась ски­нуть,
Смахнуть, стрях­нуть, как крош­ки со сто­ла.

Я не хотел ни сме­ши­вать­ся с дер­ном,
Ни под­пи­рать услов­ный пье­де­стал
И, поле­жав под скаль­пе­лем про­вор­ным,
Пусть не бес­смерт­ным, но бес­сроч­ным стал.

И, ули­чен­ный в некра­си­вых шаш­нях
С един­ствен­ной, кому не изме­ню,
Я пре­дал всех. Я пре­дал их, тогдаш­них.
Я всех их пре­дал сло­ву, как огню.

И если мы обуг­ле­ны по краю,
То изнут­ри, из глу­би­ны листа,
Я гово­рю, горю и не сго­раю
Неопалимей вся­ко­го куста.

* * *

В этой квар­ти­ре часы не идут,
Будто пой­мав на дви­же­нье корот­ком
Липкие стрел­ки, кото­рые тут
Бегают толь­ко по дам­ским кол­гот­кам.

Здесь нико­гда ниче­го не вер­нут,
Здесь бес­по­лез­ны про­рок и ора­кул.
Даже наткнув­шись на пару минут –
Двух оба­я­тель­ных малень­ких дра­кул,

Жди – не дождешь­ся. Души не тра­ви,
Слушая их демо­ни­че­ский гогот;
Дело не в том, что рас­тут на кро­ви,
Просто в часах отра­зить­ся не могут.

Думаешь, вот – не бегут, не летят,
Значит, и все каме­не­ет, неме­ет?
Просто по кру­гу они не хотят,
А по-дру­го­му никто не уме­ет.

Просто гла­го­лов моих рек­ви­зит
Не состав­ля­ет систе­мы еди­ной.
Может быть, век не идет, а висит
Прямо на стрел­ках пустой пау­ти­ной.

Может, иные гла­го­лы в ходу?
Или же, как неудач­ник и олух,
Я не най­ду их? А я их най­ду.
Мы еще спля­шем на этих гла­го­лах.

Крольчиха

Я пре­бы­вал в задум­чи­во­сти тихой
И с недо­пи­той рюм­кою в руке
Пытался заго­ва­ри­вать с кроль­чи­хой
На общем для обо­их язы­ке

О том, что мы сего­дня хоро­ни­ли
Товарища, но это не беда,
О том, что гроб едва не уро­ни­ли,
Табличку навин­ти­ли не туда;

Священник не тянул на зла­то­уста,
Невнятно мям­лил, буд­то все рав­но,
Напоминая чем-то «пусто-пусто» –
Костяшку из набо­ра доми­но.

На теп­лой кухне мы не пали духом,
Веселье шло за нами по пятам,
И я, кроль­чи­ху поче­сав за ухом,
Все гово­рил о том, что было там, –

Там было сыро, холод­но, осклиз­ло,
Но в нор­ме, как на клад­би­ще.
А здесь
Крольчиха кость кури­ную раз­грыз­ла –
И дрог­нул мир, и накре­нил­ся весь.

И так все­гда: вос­при­ни­мая зна­ки,
Мы осо­знать иное норо­вим;
Так Ходасевич дове­рял мака­ке,
Так Пушкина моро­чил сера­фим;

И то-то оза­ре­нье под­ре­за­ет,
Как кил­лер при кин­жа­ле и пла­ще,
Когда кроль­чи­ха с костью потря­са­ет,
А смерть не заме­ча­ешь вооб­ще.

***

Вот, огра­ни­чен жиз­нью стро­гой,
Проходит чело­век. Пускай
Себе идет. Его не тро­гай,
Не назы­вай, не окли­кай.

Он, может быть, один впер­вые,
Ты дай побыть ему одним.
А вдруг как силы миро­вые
Схватились имен­но над ним?

Они ввер­ху шумят, играя,
А он для них и смысл, и ось,
И в нем от края и до края
Все вопло­ти­лось и сошлось.

Там и мед­ве­ди­цы, и веги, –
Не при­ка­сай­ся, не убий, –
Там, может быть, такие веки
Похмельный не поды­мет Вий!..

Там свет гро­хо­чет, точ­но ско­рый,
Исходит, кван­та­ми сочась, –
И как прой­ти, и час кото­рый,
Его не спра­ши­вай сей­час.

Так в поле над сго­рев­шим про­сом
Шумят ненуж­ные дожди.
Не под­хо­ди к нему с вопро­сом
И вооб­ще не под­хо­ди.

***

Среди бес­смыс­ли­цы и бре­да,
Безумия и бегот­ни
Ночь, ули­цу, фонарь, Толедо
И кап­лю воз­ду­ха глот­ни.

Закрой гла­за, нажми на веки,
Пройди сквозь про­плес­ки и свист,
Очнись в четыр­на­дца­том веке
Как коро­лев­ский финан­сист.

Оплачивай заба­вы щед­ро,
Капризы зная назу­бок,
Покуда твой кастиль­ский Педро
Порхает, точ­но голу­бок.

Вокруг него при­двор­ных сот­ня, л-
Ови их нена­висть, еврей,
Покуда кто-нибудь не отнял
Дочь. Нет, обе­их доче­рей.

Как буд­то их, как некий дар, дав,
Тебя же обрек­ли дро­жать,
Пока любов­ни­кам бастар­дов
Они гото­вят­ся рожать.

Опасность над тобой навис­ла,
Неотвратима и гру­ба.
Полна зна­че­ния и смыс­ла
Твоя толед­ская судь­ба.

Луна мая­чит над квар­та­лом,
Ее попро­буй – обес­точь
И по сто­ле­тьям, как по шпа­лам,
Проковыляй в дру­гую ночь.

А кто ты там на самом деле –
И само­го, и дела нет,
Пока ты шар­ка­ешь в тон­не­ле,
Теряя тот и этот свет.

Почтенный старик наконец обретает покой

Так липу пче­ла обле­та­ет,
Так плющ водо­сток опле­та­ет,
Так берег пло­вец обре­та­ет.

Так пче­лы, плю­щи и плов­цы,
Исполнены смыс­ла и вла­ги,
Достигшие цели,
Тоскуют, как шерсть без овцы,
Как персть в пере­сох­шем овра­ге,
Как, вер­но, дер­жа­щий­ся еле
Кумач на рейхс­та­ге.

Почтенный ста­рик нако­нец обре­та­ет покой,
Теперь ста­ри­ка нако­нец опле­та­ет покой,
Душа ста­ри­ка из кон­ца в конец обле­та­ет покой.

Старик перед смер­тью сти­хи напи­сал,
Я вижу, как он это делал,
Я вижу, как он над сто­лом нави­сал,
Жене заме­ча­ния делал.
Я вижу, как он уто­мил­ся и лег,
Дыханием тяжек и хрипл.
И кто-то его не в футляр, а в кулек,
Чтоб не было мусо­ра, ссы­пал.

И вот мы полю­бим теперь ста­ри­ка
Державина и Пастернака,
И тень ста­ри­ка погло­ща­ет река
И что-то нам пле­щет из мра­ка.

Наверно, он там уже вла­гу сло­вил,
А нас не заме­тил, не бла­го­сло­вил,
Какое несча­стье, одна­ко.

Тополя инженера Шперха

Далек ли низ, велик ли верх,
А уди­ви­тель­ное рядом.
Однажды был назна­чен Шперх
В утиль отпра­вить боч­ки с ядом.

Всей тех­но­ло­гии с нуля
Секрет не знаю и не выдам,
Но Шперх при­ду­мал топо­ля
Растить на боч­ках с циа­ни­дом.

Попробуй, дере­во рас­тли,
Растенье выго­ни из рая,
Схитри, чтоб топо­ля рос­ли,
Отраву едкую вби­рая,

Потом нарежь их на кру­ги,
Их – вымо­роч­ных, их – без­дом­ных,
И, напо­ен­ных ядом, жги
В пыла­ю­щих, как маг­ма, дом­нах.

А мы, рож­ден­ные сли­чать,
Повесничать и жить в сто­ли­цах,
Анчара гроз­ную печать
Читать на дере­вян­ных лицах,

Мы, отме­нив­шие род­ство
(Важнее про­че­го – мане­ра),
Мы не забу­дем ниче­го –
Ни топо­лей, ни инже­не­ра.

Бологое

Отпоите меня моло­ком,
Я вче­ра побы­вал в Бологом.
Я дога­ды­вал­ся о мно­гом,
Но и думать не мог о таком.

Пирожки обе­ща­ют гастрит, –
Проезжающий плос­ко ост­рит,
И на плос­ко­сти этой – пря­мая
Пролегает Дзержинская стрит.

Бологое, Виктория, Чад.
Не пус­кай­те на ули­цу чад.
Здесь едва ли уви­дим жира­фа,
Но бетон­ные сваи тор­чат.

Хочешь – не выхо­ди из сети,
Со слу­чай­ным сосе­дом шути;
Переход, точ­но серая раду­га,
Перекинулся через пути.

Хочешь – пей, хочешь – в кар­ты играй
Или про­сто под нос повто­ряй:
Отойдите от края плат­фор­мы,
Не загля­ды­вай­те за край.

Хочешь лав­ра­ми череп увить,
Слюдяные фан­тазмы ловить?
Где тут встре­ти­лись Вронский и Анна?
Если хочешь уви­деть – увидь.

Вот вам озе­ро, обла­ко, рай,
Обветшалая баш­ня, сарай.
Отойдите от края плат­фор­мы,
Не загля­ды­вай­те за край.

Вот часов­ня и озе­ро, вот
Алым пару­сом убран­ный бот,
Рядом над­пись на мусор­ке: «Х… вам», –
И никто нику­да не плы­вет.

И пустая озер­ная ширь
Не шутя пред­ла­га­ет: позырь.
Это про­сто дру­гая все­лен­ная
Раздувает свой рыбий пузырь.

***

«… в одну пыла­ю­щую вазу».
В. Маяковский

Я не рисую город в виде вазы,
К чему урба­ни­сти­че­ская спесь?
К тому же здесь не вырас­та­ют вязы,
И Фредди Крюгер цар­ству­ет не здесь.

Так позна­ем сво­ей эпо­хи стиль мы,
Так, буду­ще­го зри­те­ля деля,
На ули­це моей сни­ма­ют филь­мы
И стри­же­ные мок­нут топо­ля.

Тут храм искус­ства. Отдохни, Уффици,
Ты, Парфенон, оставь свои пон­ты.
Идут по нашей ули­це убий­цы,
Спасают нашу ули­цу мен­ты.

Нет в под­во­ротне под­лин­но­го тру­па,
Но осень есть, и холод жестя­ной,
И свой цыган­ский табор кино­груп­па
Раскидывает сно­ва за сте­ной.

Девица тер­мос носит дело­ви­то,
Массовки не хва­та­ет до трех­сот,
И режис­се­ру снит­ся доль­че вита,
И доль­ше Витта вымы­сел тря­сет.

Я пом­ню, как-то нас опо­ве­сти­ли,
Что пре­ступ­ле­нье впрямь совер­ше­но,
Но что-то нам не дума­лось о сти­ле,
Поскольку это было не в кино.

Мне кажет­ся, тогда я ночью слы­шал
Какой-то крик, и ругань, и воз­ню,
Но посмот­реть на ули­цу не вышел,
И я себя за это не каз­ню.

Когда бы тут и вправ­ду уби­ва­ли,
Киношный репе­ти­руя замах,
Из нас хоть кто-то выжил бы едва ли
На ули­це, в пяти ее домах.

Клезмеры

Веселая музы­ка гет­то,
Еврейский настрой плю­со­вой:
Я все это слы­хи­вал где-то
В преджиз­ни сво­ей пля­со­вой.

Повторы, раз­ви­тие темы,
Звучанье в его пря­мо­те, –
И с этою нотою те мы,
А с нотою тою – не те.

Да что в этой ноте уви­дишь?
Но в том, что она гово­рит, –
И пра­дед, мол­ча­щий на идиш,
И доче­ри дроб­ный иврит.

Откуда и радость, и свет-то
Растут над золою села?
Веселая музы­ка гет­то –
А чем же она весе­ла?

Я, кажет­ся, понял сего­дня: т-
Акое и дела­ет мной,
Что вро­де на гре­бень я под­нят
И смыт музы­каль­ной вол­ной.

Ребята кол­ду­ют не сло­вом,
Миляга гобой кры­со­бой
С хит­рю­щим тру­бой кры­со­ло­вом
Уводят меня за собой.

Сгребай нас желез­ною гор­стью
С овра­га­ми рва­ных рав­нин;
Встречают без­но­сую гостью
Шинкарь, и порт­ной, и рав­вин.

В кро­ви раз­го­ра­ет­ся гра­дус, т-
Еснящий навет и извет.
Отсюда, навер­но, и радость,
И музы­ка эта, и свет.