***
Золотятся берега склон, трава,
Корни сосен, сырой песок.
До локтей закатаны рукава,
Солнце жжет сквозь рубашку бок.
И купаться рано – и тянет, все
Сняв с себя, побежать, нырнуть…
В Петербурге лето – короткий сон,
Чаще – морок, туманы, муть.
В сером мареве, облаке мошкары,
Влажной измороси болот
Нашей северной злой и слепой жары
Ожидаем за годом год.
Наконец, дожидаемся – и тогда,
График, план и дедлайн забыв,
Едем прочь из города, кто куда.
Мы – на Щучье (прости, залив).
Но – взгляни, нахмурился Посейдон,
Поскучнел, обезлюдел плес.
Отбивая свой у Борея зонт,
До парковки бежишь сквозь лес,
И, внезапно урвавший счастливый час,
Испытавший озноб-восторг,
Ощущаешь, как постарел сейчас
Лет на десять, а может, сто.
Комаровскому другу
На Щучьем озере всегда закат,
И влажное тепло, и штиль, и стихопад.
Там ненавязчивой тончайшей краской
Подцвечен каждый куст, сбегающий к воде.
Мы станем вечны в заповедной сказке,
Когда нас не окажется нигде.
Единство душ, посмертное слияние –
Оставим теософскую пургу,
Как ужин, отдадим ее врагу.
Нет для перерождения названия.
Сосной, корягой, уткой, комаром, –
Мы будем сразу всем, над всем, во всём.
Одновременно и попеременно,
Вдвоём, с другими вместе и посменно.
Мы будем tête-à-tête, alone и qui pro quo,
Уже не соревнуясь, кто кого,
На Щучьем, в Щучьем, сбоку, под и над,
Где вечный август и всегда закат.
***
Уходит лето – Божья благодать.
В подъезде пахнет сыростью опять.
Сны поутру так беспокойно сладки,
Как будто заостряются ростки
Отчаянья, блаженства и тоски.
Болеет поздний август лихорадкой.
Вдруг в одночасье сбросив летний жар,
Он неохотно опускает пар
На двор, окутав вишню паутиной,
Одев тутовник в легкий дымный шелк.
Очередной сентябрь почти пришел,
Быт горожан чуть оживив рутинный.
Спит девочка. В рассветный час всегда
Сны детские прозрачны, как вода
В реке – живой, оттаявшей, весенней.
Бормочет бабушка, крестясь тайком:
«Куда уходит ночь, туда и сон», –
От внучки отгоняя чьи-то тени.
Спит девочка, и снится ей река,
И жизнь, намного меньше городка,
Плывет в лодчонке берегом знакомым,
Минуя склон пологий, лес густой,
Любовь и нежность бабушки простой, –
Вдаль, прочь от детства и родного дома.
Струится сон, течет, течет река –
Вдаль, прочь от детства, мимо городка…
***
Утром небо темнее и ближе.
Ночью вязкая мгла глубока.
Город остроконечные крыши
Воздевает всё выше и выше,
Словно хочет пронзить облака.
Просыпаюсь. На мокрой подушке –
Лёгкий иней. Помехи в ушах,
Будто мысли мои на прослушке,
И известен костлявой старушке
Каждый только намеченный шаг.
***
Все дни мои похожи на одно
Занудливое, долгое кино.
Смотрю в заплесневелое окно,
Во двор-колодец с паутиной трещин.
Там, в городе, который год подряд
Костры средневековые горят.
Тут – капремонт, леса за рядом ряд,
И тьма, и шепот осени зловещий.
Когда уходит золотой сезон,
Торопится сентябрь навеять сон,
Потом ноябрь заставит в унисон
Со скрежетом морозным и метелью,
Околевая телом, трепетать
Душой, огнем охваченной, летать
На помеле над сладкою постелью.
Зима – седая платина времен.
А лето – боевой из кварца слон,
Что в лавке ждал, пылясь. Но вот и он –
Трубит, несется к нам с отбитым ухом.
И вдруг октябрь, попутавший рамсы,
В который раз не перевел часы,
И унесло с прибрежной полосы
Слонов, ослов, китов… И пусто, сухо.
На прежнем месте – лишь окно и я.
Уходят прочь веселые друзья,
А нудных так и тянет задержаться,
Прилечь вздремнуть на гостевой диван –
И прирастают, остаются там,
И даже начинают размножаться.
***
В декабре, как в гибельном болоте,
Где увязнуть проще, чем дойти,
Ни живой души, ни тёплой плоти
Не найти,
В бездну ли заглянешь, плюнешь вниз ли,
В сиротливый лестничный пролёт…
Хочешь все понять, переосмыслить –
И в полет.
Жёсткие обветренные губы,
Лютая нелюбая зима,
Высятся бессмысленные трубы
На домах.
Что за печки в коробчонках блочных?
Есть ли жизнь в клетушках, факен шит?
Лишь застывший в трубах водосточных
Лёд трещит.
Распростерлась ледяная небыль.
Серый двор, с лопатой снеговик…
Тянет безнадегой.
Тянет в небо.
Прыг…
***
Выползает месяц из тумана –
Алый, кривоватый, будто рана,
Вынимает тонкий луч-стилет:
«Кто ещё не спрятался – зарежу!»
На снегу невытоптанном, свежем –
Тень от телевышки, как скелет.
Человейник, серый и безликий,
В чем так провинился Пётр Великий?
Комендань, Шушары, Лисий Нос…
Имя-бренд отдавший гвоздодеру,
Ювелир бы умер от позора,
Да и Пётр бы вряд ли перенёс.
Впрочем, как в кругу, так и за кругом –
Все одно и то же: пробки, вьюга
И вина с гордыней пополам.
Запад и восток в одном флаконе.
Старые покрышки на балконе,
Рядом – бывший антикварный хлам.
Нет в своём отечестве пророка
Ни среди помпезного барокко,
Ни в панельно-блочных корпусах.
Гордости Петра – Адмиралтейству –
С Лахта-центром выпало соседство
На бесстрастных времени весах.
Греется в снегу холодный Питер.
Бледный, одинокий, как Юпитер,
Надо мной качается фонарь.
На тончайшем льду, покрывшем ранку,
Я стою замерзшей самозванкой.
Человейник. Сумерки. Январь.
***
Спрячемся, перезимуем. Выдержим. Пусть пока –
Лёд, седина берёз, и холода все злее,
Гибельная зима страницей черновика,
Вырванной из тетради, сгорит, истлеет.
Год високосный пригрел змею на своей груди,
Новый ведёт теперь кольцевую пляску.
Солнцестояние зимнее позади –
Переживём холодов и метелей встряску.
Всё состоится: оттепели благодать,
Нега объятий, полёта восторг в поднебесье летнем.
А до поры – уснуть, перезимовать
Будущей бабочкой в коконе неприметном.
***
Смотри: из хранилища неба,
из тёмной прорехи мешка,
где спрятана мглистая небыль,
летит ледяная мука,
и так её много, что тело
земли не спасут ни Ван Гог,
ни Босх, – разрисовывай смело
хоть белой гуашью, хоть мелом,
бесцветный пиши некролог.
Эмоции, формы, оттенки –
всё, чем характерны, пока
мы живы – застряли в простенке,
где «больно» притерлось к «никак»,
и тело ещё шевелиться
и плакать способно, но не
сумеет в единое слиться,
вздохнуть, задрожать, разозлиться,
с «ничем» примирилось вполне.
Зато ребятишкам – забава:
они не морозили щёк,
и, выпив любовной отравы,
навек не замерзли ещё,
значения слов «умиранье»,
«ничто» они не понимают,
и возятся – лепят, ломают,
снежками друг в друга кидают
и лёд растопляют дыханьем.
***
Странно закончилось: шум, суета, хандра
Слезли, как мандариновая кожура.
Тихий, опустошенный, лишённый сил
От зимней гавани город-корабль отплыл.
В прошлом остались – Крещение, Рождество,
Нового года обманное волшебство.
Ты говоришь: весна уже! Я молчу:
Где аромат, озноб, пробужденье чувств?
Только, казалось, первый был снегопад…
Как прокрутить обратно видеоряд?
Тихо корабль заходит в промозглый порт,
Мартовский лёд речной разбивает борт.
В Новой Голландии кружится на катке
Юная поросль – весело, налегке,
Пахнет корицей и грилем, и лед – стекло…
Время зимы окончательно истекло.
