* * *
доцент-филологу,
мастеру спорта СССР
В.Преснякову
Фотографии запыленные,
прошлый век на них, энный год.
До чего мы тут устремленные,
перспективные до чего.
Тот улыбчивый, тот растерянный
– плюс Эльбрус вдали бледно бел, –
знаменитости разной степени
в майках с кантиком, с буквой «Л».
Как могли всю ночь – мама родная –
будто фениксы пить и петь:
лица ясные, джинсы модные,
что нам стоило все успеть.
На сплошной успех обреченные
диво-девочки – взмах бровей!
Все точеные, утонченные
и не замужем, хоть убей.
Где вы, лирики, где вы, логики,
атлетический тонус тел.
Где вы, девочки длинноногие,
где ты, молодость наша, где.
* * *
Да будет солнце трижды
таким, как все хотят!
А мы стоим и дышим
в предчувствии дождя:
пусть все к чертям потонет
под ревом дружных струй!
И мы, подняв ладони,
дождю, как божеству,
твердим свою тираду,
мол, струны струй настрой,
приди, мол, и порадуй
парадом свежих строф,
простым телячьим приступом,
изысканным литьем!..
Мы спрашиваем пристально:
когда же дождь придет?
Пройдет, и мы – пираты,
как в юные года.
Когда нас дождь порадует?
Действительно, когда?
Мы ждем смиренно. Ежели б
в лиловых небесах
электро-громовержец
йероглиф написал,
чтоб дождь над Петроградом
пошел – и город смыт!
…Когда нас дождь порадует –
порадуемся мы.
ПУССЕН
…И Колхида. Как лихо раскрылась!
Вакханалия складок и нимф.
А у вас – дни недели да сырость.
И ни грамма гармонии. Ни.
Эта жизнь, эта ваша, потомок,
динамична, но очень проста.
Миф стократно мудрее – потрогай –
на моих голубых холстах.
Пусть один. И не всадник, не воин.
Праздный Янус, расту пополам.
…Отпустите меня на волю –
к олимпийским кудрявым богам.
Траур истин и жизни бравада,
эти лавры и лувры… Так вот,
мне от вас ничего не надо.
Извините, совсем ничего.
* * *
Мы держим рубежи – пока –
и в духе Первомая
мы наше знамя, как бокал
шипящий поднимаем
под многогранное «ура».
Беспечные, как люди,
мы – здесь. И есть у нас кураж,
и, несомненно, будет.
Читатель наш поверит нам:
мы все могли, как маги.
Мы жили в наши времена
над миром фирм и мафий.
Эй, теоретик-краснобай,
о, методист искусства,
бери нас оптом, разбирай
и письменно, и устно –
гадай, иль негодуй. Потом
потомок сам проверит,
как бился пламенный мотор
и трепетал пропеллер!
Как ликовали! Заодно
как безутешно гибли!
Как неизменно за столом
скандировали гимны!
Как яд от яростных коллег
ничуть не замечая,
развенчивали королев
бессчетными ночами.
…Мы держим рубежи зимы,
и никого – за нами.
Возможно, никого. Но мы
развертываем знамя.
ФЕМИСТОКЛ
Над флагом, над прахом, над плахой клянусь
– один, и не более, в поле –
тебе мои мысли (и минус, и плюс),
мой демократический полис.
Мой полис стремительно и, как на грех,
взрастит мне стерильную смену.
Рви лавр, вари, героический грек.
Твой статус настал, современник.
С венком хромосомным от мулов и муз,
ты выдержишь, выживешь, сможешь –
суммарным лицом ты и гомункулус,
и генералиссимус тоже.
Ты принципиально все вехи мои
своею рукой переставишь!
Предельно не авторитарен, но и
– по определенью – бездарен.
И нотариально, по пунктам, следят
бесстрастны, как боги Олимпа:
мой полис, мой плебс – мой бесспорный судья! –
и мразь коренного калибра.
Светись, современник, всегда и везде.
Мой о.Саламин огибая,
ты прав, слаломист, что без лишних гвоздей
сдаешься, но не погибаешь.
Народом моим исторический путь
– мой путь! – методично отсчитан.
Мой полис, мой полюс, мой импульс и пульс,
немая моя, но Отчизна.
КЛАССИЧЕСКИЕ РОЗЫ
Все в моей отчизне просто,
где встают в единый ряд
и кумач, и пурпур розы.
И заря, заря, заря.
Где еще прекрасны грезы,
где гудит набат любви.
(О, любовь! Бутончик розы
и к нему бокал «Аи»).
Подлость, подвиг, все вслепую.
…За тебя, Россия, тост.
Где ж еще бессильны пули
перед венчиком из роз?
И в стране моей, где слезы,
будто звезды, солоны,
все не увядают розы,
все витают соловьи.
И в финале нет вопросов.
Ведь всегда в моей стране
хороши и свежи розы –
предназначенные мне.
ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ
О, неподкупный альпинист,
припорошенный жестким снегом,
позерства без не раз на риск
ты шел, блистательно-бессмертный.
Ты сам все ставил по местам.
Пусть не расставил, но – пытался.
И разве не был твой устав
подстать тебе? Ты не был разве
прекрасней кодексов и вер?
Тогда зачем так регулярно
ты вверх смотрел – как смотришь вверх, –
без слов и – перпендикулярно.
Не сомневаясь ни на треть
ни в чем, рассеянно-бесстрастно
ты смотришь вверх… Чего смотреть
теперь, когда и так все ясно.
Темнеет, и не жди зари.
С великолепием нелепым
ты смотришь вверх. Ну что ж, смотри
теперь уже в чужое небо.
Ты столько опроверг доктрин,
а смотришь в небо, смотришь, словно
мечтатель – на губах твоих
еще снежинки не обсохли.
А было-то их, шансов, два.
Ты их использовал, два шанса –
ты мудро не протестовал
и мудро же не соглашался.
О, возвышаясь над толпой,
ты возражал умно, резонно.
Властитель дум, отныне твой
потенциал реализован.
Предельно определено:
пройдешь и ты, и весь твой социум.
Ничто не вечно под луной,
ничто не ново и под солнцем.
И вот, бессмысленно-упрям,
сосредоточенно-бесслезно
ты смотришь вверх. А там горят
так и не понятые звезды.
СТАРЫЙ ДОМ
Старый дом, как доминанта,
как синоним бытия:
барельеф, сюжет стандартный:
лев, терзающий телят.
Детище иного века
– строгий, отрешенный вид –
дом стоит неброской вехой.
И стоит себе, стоит.
Вспоминая все: на площадь
толпы шли, как на костер.
Дом стоит себе, не ропщет.
Дом стоит и помнит все.
Лозунги идей манящих,
жар борьбы, блокадный лед.
Помнит дом: рабочий тащит
тарахтящий пулемет,
как бегут матрос с солдатом,
в неизвестное бегут;
как что надо и не надо,
все круша, свершалось тут.
Метроном, как звуки мессы,
марш побед, салют. И вот
демонстрации прогресса,
демонстрации свобод.
Впереди и где-то сзади
люди воспевают труд:
все поют – а на фасаде
акротерии цветут.
Декорированный в меру,
в эту эру, mon ami,
он – как дом для престарелых.
Но и все старо, как мир.
Старый дом стоит веками,
доминантой от и до
доминируя над нами.
Доминируй, старый дом.
СИЛУЭТ
Конструкция из хрупких линий,
с печатью «юность» на челе,
кому приходишься богиней?
к кому приходишь на ночлег?
С улыбкой детской или светской
посеешь что и что пожнешь?
В театре действий, в общем, скотских,
актрисочка, чего ты ждешь?
Объект здоровых вожделений,
идешь, как посуху. Паришь,
как мимолетное виденье,
в какой придуманный Париж?
О, нимфа (о, потенциальный
источник вирусов и лжи),
покрасив рот помадкой алой,
прекрасная, куда спешишь?
Туда, где с пылкими устами
и благородны, в «мерседесах»,
как принцы, как под парусами…
И ты походкой стюардессы
идешь себе – и все прекрасно, –
чтоб где-то там, у тридцати,
понять отчаянно и ясно,
что больше некуда идти,
что вместо грез и страстной дрожи –
семья, любовник-комильфо,
и все, что на земле возможно,
вполне достигнуто: комфорт.
И это в лучшем варианте.
Куда, конечно, не вошли
чулки эротомана, бантик,
шприцы с блаженством до вершин,
безапелляционность ласки,
своеобразная мораль
и где луч света в темном царстве –
фонарь. И все. А дальше мрак.
Или сюжет, где смех с фужером,
благополучный смех… И что ж?
…Идешь навстречу всем сюжетам,
со звонким цоканьем идешь.
Иди. Пусть царства погибают.
Иди, чтоб головы кружить.
Как девушке и подобает.
Как и
предполагает жизнь.
ЗАСТОЛЬНАЯ
Начиналось-то с идиллии:
черный ворон, не кружись!
Только годы приходили,
проходили, ибо — жизнь.
Ворон не кружил над ними,
просто ждали.
А потом
стали зваться молодыми
в возрасте немолодом.
Вслушивались в глас Вселенной.
Глас напутствовал с душой:
если смерти, то — смиренной,
если драмы — не большой.
Ждали свадьбы. Ждали оба,
как впервые.
А потом
клялись в верности до гроба —
прям, Феврония с Петром.
Ждали весен драгоценных.
А пришла она, зима.
Жизнь расставила акценты
без посредников, сама.
В общем, рваная рубашка,
пили, пели.
А потом
востра шашка была свашка,
конь буланый был сватом.
