Третья жизнь
1.
Не так живу, и это знаю. Но
В запасе ночь и белое окно,
Чтоб загадать о лете, о весне…
И это, правда, что такой, как все.
Заговоришь не по любви, со сна
С той, что была бы на миру красна, -
Но в этот раз неинтересно знать,
Какие люди станут в нас стрелять.
2.
Спишь на руке и гладишь лоб и бровь,
Как не себя… Кого? Уже не знаю.
Неправильная, видимо, любовь, -
Поверхностная и как таковая.
А ты что, засыпая, обнимал?
Рука с рукой, знакомые, встречались.
И, просыпаясь, снова вспоминал,
Как мы давно не виделись ночами
3.
А в третьей жизни будет вот что:
Хороший день, богатый дом,
где происходит всё не срочно,
Оставленное на потом.
Мы в первой жизни не добрали,
А во второй не донесли,
Не знаю, — верности, добра ли…
Нас только пару раз спасли.
Стояли будто бы в передней,
Не начинали долго жить…
И только в третий раз, последний,
Живём, как все, как не должны.
4.
Ещё на левом боку не лежал,
Чтоб вернуться на правый бок.
Просто спать, ты слишком устал,
Чтоб не чувствовать рук и ног.
Третий час греко-римской борьбы,
С собою, сомнительных поз…
А что до тебя, то ты -
Летаешь среди стрекоз.
Ulysses
С горя взял в библиотеке Джойса.
Мы давно ” Улисса” не листали, -
Под рукою ноутбук и джойстик,
И землетрясения местами.
С книгой можно засыпать ночами,
Говорить с ней, ждать, что скажет.
С человеком не начать сначала,
И не заложить закладку даже.
Время кончилось, а Одиссей остался,
В Дублине его зовут все Блумом.
Я сначала было зачитался…
Что бы Пушкин, прочитав , подумал?
Ночь. Глаза закрой, увидишь море,
Список лошадей, слова латыни…
Что такое уния и тори?
…А Олег сбирается, как ныне.
Воспроизведение
Сейчас спрошу… Зачем в рассказе Гессе
Они воспроизводят запись звука,
Который в комнате был слышен в прошлом?
Довольно дальнем (кажется, лет двести)…
Сначала ждут прихода ассистентов,
И, наконец, приносят аппарат,
Описанный довольно не технично:
Ну как фонограф или граммофон.
Минут двенадцать было очень тихо.
Потом, как шорох, дальний отголосок,
Шумок деревьев, что ли, за окном,
Собачий лай, скрип из гостиной двери…
Что радио из прошлого сыграло?
Крик мальчика и топот детских ног.
Звукнула ложка, звякнула тарелка,
Кому-то кто-то крикнул: «Александр!»
Ответа не было… Далекий женский смех.
И снова где-то запирают двери…
И всё? И всё. А здесь бывал сам Пушкин,
Съезжались гости, модный был салон…
А что мы ждали? Споры декабристов?
Осмысленный какой-то разговор?
Они ушли и не придут обратно
Туда, где ничего не решено.
Теперь там ночь, и слышен чей-то кашель,
И сдержанная реплика: «Отнюдь…».
***
Опять живу, как на вокзале,
Как будто я сейчас уеду.
Как будто строиться сказали
И яму выкопать к обеду.
Наверно, в армии я снова,
Пошел в невидимые роты,
И только “есть” осталось слово,
Объединившее народы.
Сейчас мы сядем и поедем,
Не обязательно в вагоны,
Нам все равно куда, как детям
Нам будет свет всегда зеленый.
Ну а пока все ждут отправки
Туда, где нужно постараться,-
Давай быстрей, без всякой справки,
Прощаться, крепко целоваться.
Как будто, правда, на вокзале
Или в порту, не разберешься, -
Последний вальс в огромном зале:
Я ухожу, ты — остаешься.
Маленькая баллада
Я в кресле заснул
И не мучил кровать,
И сон был сутул,
И было не встать.
И снилось — ушел
С работы в кино,
И мне хорошо,
И пили вино.
Начальник был вправе
Спросить — почему?
И чистую правду
Сказал я ему:
Мне все надоело.
Я в кресле уснул.
И бездна присела
Рядом на стул.
Лето
Дождь идет. Несчастный обладатель
номера в гостинице поселка
думает: «Податель благодати
зарядил с утра опять надолго».
Далеко ушел от этой точки.
Не явился вечером на ужин.
Позвонить в обед забыл он дочке…
А она? Кому еще он нужен?
Есть деменция. Способен потеряться.
В пенсионном фонде — картотека.
Фотография. Прописка ленинградца.
Крупный шрифт: «Найдите человека!».
Газы, в тазобедренном суставе
боли. Сердце на таблетках.
Пересчет вагонов у состава
мимо проходящего – вот лето.
***
Ты видишь, светлеет, сереет, синеет.
День сам начинаться еще не умеет.
Ему нужен ветер, деревья, цветы.
И ты, вот такая, как ты.
А вечер стареет, темнеет, тупеет.
И сопротивляться никто не умеет
И думаешь ты, что такой же и я?
Конечно, конечно. Ведь мы же семья.
А сын наш – в полоску. Пока что умнеет.
Он то потемнеет, а то побледнеет.
Но черные зебры бывают навряд…
По-разному время нас красит. Я рад.
* * *
Ты опять приснилась мне девчонкой
За городом, где коттедж в лесу.
Не слова, а выговор твой чёткий,
Не семья, а жили на весу.
Будто мы попали в санаторий,
На корпоратив среди зимы,
И , боясь огласки и историй,
Что — то от других скрывать должны.
И прикосновения украдкой
Снились, и обидный разговор,
Свитер твой, и путь домой обратный…
Важным оказалось до сих пор.
Ты лежишь. Не застелив уснула.
Рождество. И лампа зажжена.
Я вхожу обидчиво, сутуло.
Я забыл, что ты — моя жена.
Окно
Смотрел в окно. Так и заснул в окне,
И облака летели вдаль во мне,
Качались ветки, пролетали птицы,
Дома прозрачные, знакомых вереницы.
Когда глядишь туда, где стыд и страх,
Взлетают вверх простейшие в глазах.
Рой инфузорий зрения не раз
Сам Левенгук в слезе искал у нас.
И смотришь студенистое кино,
Как в микроскопе в потное окно.
Закрой глаза, ботаник, не смотри!
Не то узнаешь, что у нас внутри.
***
А мы все в том же захолустье
На той же станции метельной,
Где так же царственно и грустно,
Как в государстве сопредельном.
И те же трещины в асфальте,
Такое же по вкусу пиво,
И заживает все до свадьбы,
И дует, дует от залива.
Мы слишком долго здесь стояли,
И в ожидании движенья,
Как будто лозы, прозябали,
И выясняли отношенья.