Евгений Пальцев. “Он пропал в Зарентгенье”

БАЛЛАДА О РЕНТГЕНОЛОГЕ

Рентгенолог Аркадий родил­ся на сло­ме импе­рии,
И, взра­щён­ный циниз­мом теле­ви­зи­он­ных кадил,
Он не верил в доб­ро, и в дру­гие смеш­ные мате­рии,
А, тем паче, рент­ге­нов­ский сни­мок их не нахо­дил.

Рентгенолог Аркадий на жен­щин смот­рел оди­на­ко­во,
И не мог дога­дать­ся в поры­ве постель­ных стра­стей,
Отчего та сме­я­лась, а эта — взды­ха­ла и пла­ка­ла,
Хоть и эта, и та состо­я­ли из мышц и костей.

Но одна­жды внут­ри, но одна­жды под самы­ми рёб­ра­ми,
Где течёт пол­но­вод­ной рекою кипя­щая желчь,
Зародилась печаль, или что-то с чер­та­ми подоб­ны­ми;
Прижилось, при­та­и­лось — и ста­ло тира­нить и жечь.

В аппа­ра­те новей­шем, при­ду­ман­ном где-то на Западе,
Изучали Аркадия, но не нашли ни чер­та:
“Не взы­щи­те, кол­ле­га: в киш­ках нету места для запо­ве­дей! —
Пробурчал диа­гност Аристарх, — мик­ро­фло­ра не та!“

А, тем вре­ме­нем, то, чего нет, про­би­ва­лось настой­чи­во;
Шебуршилось, рос­ло, коло­ти­лось в тугих потро­хах;
Пил Аркадий таб­лет­ки, тра­вил её, суку, настой­ка­ми,
Позвонил моз­го­пра­ву, пытал­ся укрыть­ся в гре­хах.

Мир гля­дел на Аркадия мут­но-бес­цвет­ны­ми зен­ка­ми,
Равнодушной тол­пою на служ­бу бре­ли док­то­ра;
И тогда он в рент­ге­нов­ский сни­мок шаг­нул, буд­то в зер­ка­ло,
Чтоб до сути дой­ти, до печё­нок достать, до нут­ра.

В чёр­но-белых все­лен­ных, где сол­неч­ны толь­ко спле­те­ния,
По клю­чи­цам съез­жая, как буд­то с пока­тых стро­пил,
Рвал надеж­ды рост­ки, жёг напал­мом меч­ты и сомне­ния,
И в желу­доч­ном соке рас­ту­щую жалость топил.

Не при­шёл он домой, поза­бы­ли его в поли­кли­ни­ке,
Даже став­ку его сокра­ти­ли (под­пи­сан при­каз!),

Пусть рас­кла­ду тако­му теперь поза­ви­ду­ют цини­ки,
Он про­пал в Зарентгенье: зано­за, мик­роб, мета­стаз.

И, когда на при­ё­ме сидит, пред­по­ло­жим, буфет­чи­ца —
Доктор, гля­дя на сним­ки, участ­ли­во ей гово­рит:
“Да у вас же Аркадий, голу­буш­ка! Это не лечит­ся…”,
И фигу­ра его при­ни­ма­ет сочув­ствен­ный вид.

АНДРОМЕДА

На руках, нездеш­нюю, при­нёс
Я тебя в свой город рас­по­я­сан­ный;
Словно лен­та деви­чьих волос,
Трепетала ули­ца меж ясе­ней.

Ты вошла и вста­ла на виду,
В про­сто­те сво­ей и пер­во­здан­но­сти;
Я в тебе, конеч­но, про­па­ду,
Точно в андро­ме­до­вой туман­но­сти.

Был бы я хозя­и­ном зем­ли
Где-нибудь подаль­ше от сто­лич­но­сти —
За тобой послал бы кораб­ли,
Как ведёт­ся там, у вас, в антич­но­сти.

Знай же, дочь замор­ско­го царя:
У меня неве­ли­ки вла­де­ния:
Комната в пожа­ре сен­тяб­ря,
Кофе, кни­ги и сти­хо­тво­ре­ния.

Ты сто­ишь, босая, у сто­ла,
В кру­ге све­та, брыз­нув­ше­го под ноги…
Расскажи, где рань­ше ты была,
Расскажи про слё­зы, пес­ни, подви­ги.

Будем из окна гля­деть до звёзд
(Прижимаясь креп­ко, не тая, щекой),
Как трам­вай отбра­сы­ва­ет хвост
Теневой — и сно­ва мчит­ся ящер­кой.

Сочиню тебя и напи­шу,
Не желая знать, что даль­ше ста­нет­ся,
Но у гро­мо­верж­ца попро­шу,
Чтобы раз­ре­шил с тобой соста­рить­ся.

И тогда во сла­ву ста морей,
Вавилонов, атлан­тид и ките­жей
Город под­по­я­шет­ся тво­ей
Лентой, из куд­рей солё­ных выпав­шей.

***

Я когда-то здесь был. В насло­е­ни­ях лет
Исчезает нечёт­кий мой, таю­щий след;
Я когда-то смот­рел кино­филь­мы и сны
Этой непо­сти­жи­мой, печаль­ной стра­ны.

Я когда-то здесь жил. Я вли­вал­ся в поток,
Каждый голос я слы­шал, знал каж­дый гло­ток,
И во рту пере­ка­ты­вал, слов­но дра­же,
Имена тех, кого не услы­шать уже.

Сорок восемь сту­пе­ней, послед­ний этаж:
Я когда-то здесь жил, я — герой и пей­заж;
Ночь в кон­це декаб­ря, пер­вой стра­сти звон­ки,
Обхватившие пле­чи две тон­ких руки…

Я когда-то здесь был и сто­ял на углу,
Где стре­ла пере­ул­ка вле­та­ет во мглу,
И качал меня город на ста­рых пле­чах
За пой­мав­ших сви­нец, за сго­рев­ших в печах.

И к нему при­па­дая на чёр­ную грудь,
От его колы­бель­ной не мог я уснуть,
И за тех, кто был “да”, и за тех, кто был “нет”,
Кто оста­вил сле­ды в насло­е­нии лет.

Потому что я — тоже одна из теней
Средь эпо­хи наруч­ни­ков и кисте­ней;
Потому что здесь пла­ха моя, и при­вал,
Потому что я тоже здесь жил и бывал.

МОГИЛА ГАМЛЕТА

— Ты не зна­ешь ли, где похо­ро­нен Гамлет?
Я искал вез­де, но ни там, ни там нет!
На окра­ине леса, в седой пустыне…
Где моги­ла его? Расскажи мне, сыне!

— Ты, про­хо­жий, спро­си у кри­во­го Билла!
Потому что вся его жизнь — моги­ла;
В пере­ул­ке сыром вры­лась в грязь тавер­на,
Там, за круж­кою, Билла най­дёшь, навер­но.

— Эй, могиль­щик, ты зна­ешь песок и кам­ни!
А не ска­жешь ли, где похо­ро­нен Гамлет?
— Я пол­го­ро­да, пут­ник, упря­тал в гли­ну,
И упря­чу вто­рую я поло­ви­ну!
Но не ведаю места, где спит безу­мец!
Ты поспра­ши­вай шлюх с близ­ле­жа­щих улиц!
Может, кто им в поры­ве гре­хов­ной стра­сти
Нашептал о прин­це, бегу­щем вла­сти…

— На, подру­га, возь­ми невоз­врат­ной ссу­ды!
Ты ска­жи: где поко­ит­ся сын Гертруды?

Ты ноча­ми не спишь, как лес­ная пти­ца:
Может, слы­ша­ла: где зако­па­ли прин­ца?

— Он ко мне при­хо­дил и сидел до све­та,
У меня меж­ду ног не искал отве­та,
Он гла­за­ми блуж­дал, как сама тре­во­га,
Ты, про­хо­жий, похож на него немно­го;
Говоришь мне, как жен­щине, а не сам­ке…
Ты сту­пай, порас­спра­ши­вай луч­ше в зам­ке!

— Я за пазу­хой, страж­ник, ножа не пря­чу!
Не гони, помо­ги мне решить зада­чу!
У две­рей коро­лев­ских гуля­ют сплет­ни;
Не слы­хал ли, где прин­ца при­ют послед­ний?
— Тьму вели­ких сек­ре­тов готов ска­зать я:
Сколько раз коро­ле­ва меня­ет пла­тья,
Сколько блох квар­ти­ру­ет на пси­ной сво­ре,
И когда будет пере­пись в Эльсиноре;
Но моги­ла опаль­но­го прин­ца — дуд­ки!
Нет подоб­ных позна­ний в моём рас­суд­ке!
Если Гамлет испро­бо­вал смер­ти жало,
Ты спро­си у той же, что про­во­жа­ла!

— Эй, подвинь­ся, кост­ля­вая! Сяду рядом!
Ты и людям — своя, и зве­рям, и гадам,
Ты у силы небес­ной — про­стой сол­дат­кой;
Где принц Гамлет обнял­ся с зем­ли­цей дат­ской?
— Легче ветер деви­чьим пой­мать напёрст­ком,
Легче вырас­тить дре­во на камне плос­ком,
Но ни в тихом раю ты, ни в адском гаме
Не услы­шишь того, кто зовёт­ся Гамлет.
Не вез­ли тебя чёр­ные в ночь квадри­ги,
Не запи­сан ты, принц, в похо­рон­ной кни­ге,
Не тре­во­жит ворон твою глаз­ни­цу;
Для чего ты ищешь себе гроб­ни­цу?!

И отве­тил Гамлет сквозь при­ступ каш­ля:
— Чтобы чуять и знать, что живой пока что.

МОЙ АМАРКОРД

Когда эпо­ха шла соро­ко­нож­кой,
Заслуг не отде­ляя от гре­хов,
Мы повстре­ча­лись под одной облож­кой
В мало­ти­раж­ном сбор­ни­ке сти­хов.

Она была тех­но­лог по пита­нью;
Её отец, бук­сир­ный капи­тан,
Вложил в неё упёр­тость капи­та­нью
И лек­си­кой солё­ной про­пи­тал.

В её гла­зах рас­цвет­ки кани­фо­ли
Великий пара­докс таил­ся: то ль
Она про­си­ла защи­тить от боли,
То ль при­чи­нить сама хоте­ла боль.

Мы меря­ли шаги одной Ордынкой,
Одним безумьем напол­ня­ли вдох,
И повстре­ча­лись под одной про­стын­кой
На сло­ме исто­ри­че­ских эпох.

Напоенная опы­том дев­чон­ка,
Отличница с повад­кой его­зы;
Недели с ней тяну­лись, как сгу­щён­ка
Из бан­ки цве­та гор­ной бирю­зы.

Тянулись, шли исхо­жен­ной дорож­кой —
И нао­бум, наот­машь, напро­лом
Вдруг понес­лись реву­щей “неот­лож­кой“
С безум­ным шофе­рю­гой за рулём.

В себе взрас­тив тугую хват­ку лисью,
Взмывая гру­дью, падая спи­ной,
Мы повстре­ча­лись под одною жиз­нью,
Под общей стра­стью, под стра­ной одной.

Во вре­ме­на уста­ло­сти метал­ла,
В кон­це вре­мён, на линии огня
Нас так нема­ло с ней объ­еди­ня­ло:
Поэзия, Ордынка, про­сты­ня.

ПАМЯТИ ВАДИМА ЖУКА

Небо нын­че дождём ограб­ле­но,
Серый плащ вме­сто солн­ца выдан…
Жизнь похо­жа на Чарли Чаплина,
А вот смерть — это Бастер Китон.

Жизнь тос­ку­ет, бом­жу­ет, мает­ся,
Но поёт озор­ной мотив мне;
Смерть ни разу не улы­ба­ет­ся
(Даже этой гла­голь­ной риф­ме).

Жизнь — голод­ная бес­при­дан­ни­ца:
Дарит жем­чуг и спит за сце­ной;
Смерть, трю­кач­ка, в окно кида­ет­ся,
Но все­гда оста­ёт­ся целой.

Жизнь — ковёр­ный. Нашейный бант его
Съехал набок, ладо­ни в саже;
Жизнь все­гда до кон­ца талант­ли­ва,
До чер­ты и за нею даже.

Смерть — та новость, что зна­ют исста­ри,
Жизнь — игла, что забы­та в пле­де;
Обе кру­тят педа­ли исто­во
На еди­ном вело­си­пе­де.

Проскользнуть бы да меж­ду кап­ля­ми
Нерастаявшим, неуби­тым…
Жизнь похо­жа на Чарли Чаплина,
А вот смерть — это Бастер Китон.

ПАМЯТИ ПРОФЕССОРА МОРИАРТИ

Профессор мёртв, но слё­зы при­дер­жи:
Теперь мы упрек­нуть его не сме­ем!
Мы не взле­тим над про­па­стью во ржи,
А захлеб­нём­ся в круж­ке с пен­ным хме­лем.

Что зна­ли мы о нём? Да ниче­го!
Он заклей­мён был адо­вым исча­дьем;
А, меж­ду тем, любил он Рождество,
Ходил по вос­кре­се­ньям за при­ча­стьем;

Он знать не знал, где эта Бейкер-стрит,
Ел на обед пуляр­ку с мят­ным хле­бом,
И, дабы не тре­во­жить свой арт­рит,
Всегда и всю­ду поль­зо­вал­ся кэбом.

Шесть пломб, три заклад­ные, две жены —
Он циф­ры до поэ­зии воз­вы­сил!
Пусть он упал — достиг он глу­би­ны,
Где цар­ству­ет иной поря­док чисел.

Я вижу как, суту­лясь и брюз­жа,
Идёт он в гору, пре­вра­ща­ясь в эхо,
И, слов­но соль на кон­чи­ке ножа,
Блестит его про­фес­сор­ское эго.

Холодный разум средь кро­меш­ных льдов —
Какая мощь, какой высо­кий приз тут!
Он осту­пил­ся. Он был не готов,
Когда арт­рит опять пошёл на при­ступ.

Профессор, слов­но смя­тое жабо,
Летел над белой про­рвою пото­ка;
Ему, наде­юсь, не было бо-бо,
А было страш­но. Страшно оди­но­ко.

Он был один. Один. Совсем один.
И водо­пад ревел коро­вой дой­ной,
А Холмс в то вре­мя нюхал кока­ин
В ноч­ном вооб­ра­же­нье Конан-Дойла.

Низвергнуться в бушу­ю­щий поток
Намного луч­ше, чем хри­петь в инфарк­те…
Тебе вослед бро­саю я цве­ток.
Спи, доро­гой про­фес­сор Мориарти!

Живи по пла­ну или нев­по­пад,
Рядись в мона­ха или свя­то­тат­ца —
И для тебя най­дёт­ся водо­пад,
Который позо­вёт в него сорвать­ся.

ЗИМА В РАЮ

В Раю — зима. Сегодня выпал снег.
Ревёт зве­рьё про­дрог­шее в три глот­ки;
Бежит, бежит по сне­гу чело­век,
Подпрыгивая, как на ско­во­род­ке.

Адам, утра­тив сме­лость и посыл,
Ошеломлён холод­ным божьим даром,
И вмя­ти­ны сле­дов его босых
Горячим заво­ла­ки­ва­ет паром.

Снег жалит ноги, разум поло­ня,
Как тыся­ча поту­сто­рон­них злыд­ней,

И даже Ева, хоть пол­на огня,
Сегодня и над­мен­ней, и фри­гид­ней.

Бог создал зиму. Будет на беду
Или во бла­го труд его при­го­ден?
И ангел насту­па­ет на звез­ду
И пада­ет плаш­мя в сугроб Господен.

А сам Господь, запря­тав­шись в шалаш
С глинт­вей­ном на высо­ком даль­нем бре­ге,
Обозревает ледя­ной пей­заж,
Жалея в пер­вый раз, что он — не Брейгель.

РУКОПИСЬ ХАЛИФА

В сумра­ке ста­рин­но­го архи­ва
Затерялась в бли­ках вит­ра­жей
Рукопись пре­муд­ро­го хали­фа,
Полная вол­шеб­ных чер­те­жей.

Был халиф алхи­ми­ком и магом,
Тих, как дер­виш; вкрад­чив, слов­но червь;
И бежа­ла по его бума­гам
Вычислений вычур­ная чернь.

Вот стра­ни­ца, чис­ла­ми покры­та,
Полусферы, линии, сло­ва:
“Резать из ман­чжур­ско­го неф­ри­та”,
“Корень манд­ра­го­ры”, ” Семя льва”,

Вот халат рас­пах­нут, пере­пон­чат,
Наделённый лёг­ко­стью кры­ла,
Чтобы мчать рез­вее ярых гон­чих,
Чтобы выше чёр­но­го орла.
Вот гля­ди: желез­ная руба­ха,
Что вовек не тре­бу­ет обнов;
Вот несёт­ся меж дождя и пра­ха
Стадо меха­ни­че­ских сло­нов.

Знак Весов, а на стра­ни­це рядом —
Алгоритмы быто­ва­нья зла:
Ятаганы, сма­зан­ные ядом,
Порошок, сжи­га­ю­щий дотла.

А в кон­це — раз­лёт сти­хо­тво­ре­нья,
Словно всплеск вол­ну­ю­щих рес­ниц,
Заголовок: “Формула сми­ре­нья“
И ошмёт­ки вырван­ных стра­ниц…

ГОРОДА НА ВКУС

У горо­дов быва­ют после­вку­сия,
А вкус опре­де­ля­ют вре­ме­на;
И каж­дый город — веч­ная дис­кус­сия
Живых небес и камен­но­го дна.

Вкус на язык при­хо­дит, как мета­фо­ра,
Или как две мета­фо­ры под­ряд:
Афинская рас­ко­ло­тая амфо­ра
Ещё хра­нит свя­щен­ный аро­мат.

У Рима — вкус высо­кой без­упреч­но­сти,
В кув­шине Фив — тыся­че­лет­ний страх,
И толь­ко у Венеции — вкус веч­но­сти,
Утоплённой в зелё­ных зер­ка­лах.

Я тоже горо­жа­нин. Полон лос­ка я,
Иль нище­той наби­ты рука­ва —
Во рту сме­ша­лись горечь вави­лон­ская
Да иеру­са­лим­ская хал­ва.

Когда-нибудь я тоже ста­ну горо­дом
На тро­пах неот­ме­чен­ной стра­ны,
И сам себе пре­бу­ду веч­ным пово­дом
Для неж­но­сти, для стра­сти, для вой­ны.

И пусть соеди­нят­ся вме­сте тро­пы те,
Как сло­ве­са спле­та­ют­ся в стро­ку,
И пут­ни­ки при­дут в пыли да копо­ти,
И каж­до­му доста­нет по глот­ку.