
Дмитрий Легеза. «Твой ангел лыс как черная дыра»
Твой ангел лыс как черная дыра,
Он первым поднимается с утра
И бьет тебя по голове калечной

Твой ангел лыс как черная дыра,
Он первым поднимается с утра
И бьет тебя по голове калечной

Вообще говоря, «петербургской» может именоваться вся без исключения русская силлабо-тоническая поэзия.

Не претендуя на полноту и тотальность описания, я поделюсь здесь лишь своими интуициями, связанными с творчеством трех современных поэтов: Алексея Пурина, Ирину Знаменскую и Олесю Николаеву

Перед нами совершенно иная, по сути, постиндивидуалистическая модель мироощущения, в которой, к примеру, мотивировкой занятия поэтическим творчеством выступает не “пророческий дар”, не так называемая гениальность (автор, напротив, перечисляет имена поэтов, пишущих, как ему кажется, лучше него, — что, казалось бы, обессмысливает, обесценивает собственные стихотворные усилия), а…

Кошки приносят Богу своих мышей –
Чистосердечную лепту трудов земных.

Остались стихи. И они говорят,
Что было: любил, и любили, и ждали.
Но я предпочел бы живые детали

Я памятник воздвиг – едва ли ощутимый
для вкуса большинства и спеси единиц.

Над цепенеющей Невой
Безмолвно падал снег немой

Не так живу, и это знаю. Но
В запасе ночь и белое окно,
Чтоб загадать о лете, о весне…

Неуловима августа кончина —
Не во дворе она, а в голове.
Звонит сосед — подвыпивший мужчина,
Что любит голым бегать по траве.

Ничего субъективнее поэзии и быть-то не может. А уж определять школы и жанровые особенности…

Петербургская поэзия есть — это факт. Но стилистические рамки её размыты

Петербуржские стихи не слишком-то верят в человеческую волю, в преобразования общества и мира…

Петербургская школа держится на плечах ЛИТО, и хотелось бы, чтобы эта история на нашем поколении не обрывалась.

Хорошие и плохие стихи растут на клумбах, валяются в сугробах, висят в сером сонном загадочном воздухе.

Слову, как битве, себя без остатка отдав, выйду в тираж с покаянной улыбкой придурка…

Апостол станет у ворот: «Сюда пожалуйте!» Кто от чего из нас умрет,
а я — от жалости.

Когда мы выходили ночью в сад: Отец и я, и крупная собака,
На нас глядели с высоты из мрака,
И нам казалось – там и спрятан ад.

Моим стихам, написанным столь рьяно, что воспаленный мускус павиана досель висит – а им немало лет

Прячу кукиш в карман — там труха небогатого быта,
Силикозная пыль фотографий в альбоме пустом…

Твой ангел лыс как черная дыра,
Он первым поднимается с утра
И бьет тебя по голове калечной

Вообще говоря, «петербургской» может именоваться вся без исключения русская силлабо-тоническая поэзия.

Не претендуя на полноту и тотальность описания, я поделюсь здесь лишь своими интуициями, связанными с творчеством трех современных поэтов: Алексея Пурина, Ирину Знаменскую и Олесю Николаеву

Перед нами совершенно иная, по сути, постиндивидуалистическая модель мироощущения, в которой, к примеру, мотивировкой занятия поэтическим творчеством выступает не “пророческий дар”, не так называемая гениальность (автор, напротив, перечисляет имена поэтов, пишущих, как ему кажется, лучше него, — что, казалось бы, обессмысливает, обесценивает собственные стихотворные усилия), а…

Кошки приносят Богу своих мышей –
Чистосердечную лепту трудов земных.

Остались стихи. И они говорят,
Что было: любил, и любили, и ждали.
Но я предпочел бы живые детали

Я памятник воздвиг – едва ли ощутимый
для вкуса большинства и спеси единиц.

Над цепенеющей Невой
Безмолвно падал снег немой

Не так живу, и это знаю. Но
В запасе ночь и белое окно,
Чтоб загадать о лете, о весне…

Неуловима августа кончина —
Не во дворе она, а в голове.
Звонит сосед — подвыпивший мужчина,
Что любит голым бегать по траве.

Ничего субъективнее поэзии и быть-то не может. А уж определять школы и жанровые особенности…

Петербургская поэзия есть — это факт. Но стилистические рамки её размыты

Петербуржские стихи не слишком-то верят в человеческую волю, в преобразования общества и мира…

Петербургская школа держится на плечах ЛИТО, и хотелось бы, чтобы эта история на нашем поколении не обрывалась.

Хорошие и плохие стихи растут на клумбах, валяются в сугробах, висят в сером сонном загадочном воздухе.

Слову, как битве, себя без остатка отдав, выйду в тираж с покаянной улыбкой придурка…

Апостол станет у ворот: «Сюда пожалуйте!» Кто от чего из нас умрет,
а я — от жалости.

Когда мы выходили ночью в сад: Отец и я, и крупная собака,
На нас глядели с высоты из мрака,
И нам казалось – там и спрятан ад.

Моим стихам, написанным столь рьяно, что воспаленный мускус павиана досель висит – а им немало лет

Прячу кукиш в карман — там труха небогатого быта,
Силикозная пыль фотографий в альбоме пустом…