Валентина Лелина. “И будет петербургский двор в подарок”

***

Как буд­то вещь про­пав­шая нашлась…
А мы уже при­вык­ли, не иска­ли.
И, может быть, пой­мем теперь едва ли,
Какая в том таин­ствен­ная связь.

И вспом­ним не одна­жды этот дом,
Шинель в углу, вче­раш­ние газе­ты,
Оставленную флей­ту, мет­ро­ном
И быта дово­ен­но­го при­ме­ты.

Нас Новый год настиг­нет на бегу
По набе­реж­ной вдоль оград и арок,
И будет петер­бург­ский двор в пода­рок,
Палаццо ита­льян­ское в сне­гу.

Затопим печь, накинь пока шинель.
Я кни­гу отло­жу, све­чу задую,
Смотри как снег ложит­ся на постель,
И ангел дует в труб­ку золо­тую.

Вся наша жизнь с тобой — одна стро­ка,
А как хоте­лось бы сти­хо­тво­ре­нье…
Окно во двор, зима — все­го мгно­ве­нье,
А даль­ше — ожи­да­нье на века.

***

Среди шедев­ров Эрмитажа,
Не оши­бусь, коль назо­ву,
Конечно, луч­шие пей­за­жи —
Большие окна на Неву.

И смот­рит ним­фа с пье­де­ста­ла,
Молчит, оби­ду затая
На то, что в этих пыш­ных залах
У окон засты­ваю я.

***

Как осе­нью стре­мит­ся вре­мя вспять
и не хва­та­ет откли­ка живо­го…
Ну, раз­ве с пол­ки томик взять Толстого
о капи­тане Тушине читать.

Чем стар­ше я, тем тонь­ше и муд­рей
герой мой нынеш­ний, — печаль­ней и доро­же…
И ни Наташа, и ни князь Андрей,
и ни любовь их — боль­ше не тре­во­жит.

Но эта ночь осен­няя, лафет
раз­би­той пуш­ки, малень­кий, тще­душ­ный,
устав­ший чело­век — на сот­ни лет,
на все гря­ду­щее России — веч­ный Тушин.

***

Мы про­хо­дим сквозь Павловский парк с тай­ной мыс­лью все­гда
его сумрак, его бес­ко­неч­ность отме­тить любо­вью
и купа­ньем в Славянке, чья нын­че засты­ла вода
под зеле­ною ряс­кою, как под накид­кою вдо­вьей.
Проскакали кен­тав­ры, сме­ясь и ликуя…
                                                              Чему
весе­ли­лись они в этом мрач­ном, таин­ствен­ном пар­ке?
Начинается осень. И то не ска­зать нико­му,
что она зата­и­ла, какие гото­вит подар­ки.
В синем пла­тье с фран­цуз­ским, тор­же­ствен­ным ворот­ни­ком
в Храме Дружбы малыш­ка счи­та­ет шаги и колон­ны…
Проскакали кен­тав­ры. За ними, ско­рее, бегом,
вся охра­на, все служ­бы! В опас­но­сти трон и коро­на!
Вот и вся наша сказ­ка немец­кая — Павловск.
                                                                     Легко
и тор­же­ствен­но листья в Славянку сле­та­ют…
Ничего не вер­нуть. И не будет уже нико­го.
Только ветер за нами пустые стра­ни­цы листа­ет.

***

Когда с Невы сошел послед­ний лед, —
свет­ле­ло за окном, в душе свет­ле­ло, —
Мы под­ня­лись над жиз­нью ночью белой,
мы ниче­го не зна­ли напе­ред.

Но про­шлое сту­па­ло по пятам,
и ночь, совсем про­зрач­ная вес­ною,
вся истон­чи­лась к авгу­сту и там
вдруг пре­вра­ти­лась в озе­ро лес­ное.

Мы на него наткну­лись в октяб­ре —
клен дого­рал и ржа­вая оси­на
роня­ла в воду листья, в сереб­ре
застыв­ших слез дро­жа­ла пау­ти­на…

Осеннее купа­ние под­стать
люб­ви — так обжи­га­ю­ще тре­вож­но
в опав­ших листьях плыть и невоз­мож­но
ни уто­нуть и ни до дна достать…

***

Там, в поез­де, уже была Москва.
Там рисо­ва­ли на окне ваго­на
Последние при­ве­ты и сло­ва,
И номе­ра мос­ков­ских теле­фо­нов.

Еще ложил­ся ленин­град­ский снег
На фор­мен­ную курт­ку про­вод­ни­цы,
А в окнах поез­да не про­сто свет
Горел, а пла­ви­лись огни сто­ли­цы.

Я оста­ва­лась, я изда­ле­ка,
Из ухо­дя­щей в про­шлый год неде­ли
Рукой маха­ла, и вок­зал слег­ка
Дрожал от раз­гу­ляв­шей­ся мете­ли.

Она мела все девять дней под­ряд,
И девять дней до это­го вок­за­ла
Я моск­ви­чам дари­ла Ленинград
И при­уча­лась слыть про­вин­ци­а­лом.

И тер­пе­ли­во слу­ша­ла о том,
Что город поте­рял свое вели­чье,
Стал тих, забро­шен и уже с тру­дом
Размах и блеск заме­тишь здесь сто­лич­ный,

Так, кое-где, и то едва-едва…
И вот теперь, из это­го ваго­на
Мне в окна бара­ба­ни­ла Москва,
И таял иней от ее ладо­ней.

А за спи­ной, тор­же­стве­нен и хмур,
Обернутый полот­ни­щем фаса­дов,
Лежал про­вин­ци­аль­ный Петербург
И обда­вал сво­им холод­ным взгля­дом,

И вздрог­нул поезд. И в гла­зах испуг,
И прось­ба — сроч­но вый­ти из ваго­на
Всем про­во­жа­ю­щим. И вышел Петербург,
И навсе­гда остал­ся на пер­роне.

***

Все тот же неба цвет, и непо­го­да
все­гда при­сут­ству­ет, и вре­мя года
неяс­но. И уже не снят­ся мне
ни в изу­мруд­ных зарос­лях доро­га,
ни аист, цир­ку­лем сто­яв­ший у поро­га,
и ни дыха­нье дюны в вышине.

Все там оста­лось в шуме волн и в пене,
и в гроз­дьях отцве­та­ю­щей сире­ни,
и лебе­ди лете­ли по утру,
как рыба­ков, про­пав­ших в море, души…
О чем-то аист думал, что-то слу­шал.
Я там была. Я дума­ла, умру.

Все кораб­ли усну­ли у при­ча­ла,
по рель­сам элек­трич­ка отсту­ча­ла,
и как зима, душа моя бела.
И толь­ко ангел все меня тре­во­жит
сво­им кры­лом неви­ди­мым и тоже
мне шеп­чет, что я там была, была…

***

Ночью шел сне­го­пад. И наут­ро не понял никто,
Что стряс­лось. Город стал, точ­но холст, загрун­то­ван —
Ни домов и ни улиц, око­шек одних реше­то
Кое-где по кра­ям — забе­лен, зане­сен, окан­то­ван.

И на этом хол­сте мож­но зано­во все напи­сать,
Можно столь­ко при­ду­мать, чего нико­гда не быва­ло,
Имена пере­ста­вить и даже судь­бу поме­нять,
И на снеж­ном листе обо­зна­чить кра­си­во нача­ло.

Даже дух захва­ти­ло, что может наде­лать зима!
Но про­шел пеше­ход и оста­вил сле­ды, и за ними
Потянулись дру­гие. Тогда про­сту­пи­ли дома.
И река. И судь­ба про­сту­пи­ла. И преж­нее имя.

***

                  Kommst nimmermehr aus diesem Wald!
                  Joseph von Eichendorff

Ты из это­го леса не вый­дешь уже нико­гда…
Подожди у окна, посмот­ри как дере­вья тре­вож­ны.
Что там? — ветер с зали­ва, нена­стье, боль­шая вода…
В этом горо­де стран­ном бес­смыс­лен­но и невоз­мож­но
жить соглас­но с при­ро­дой. Она и боль­на, и бед­на,
пере­мен­чи­ва — то раз­дра­жи­тель­на, то вдруг пуг­ли­ва.
Но из это­го леса доро­га назад не вид­на,
ты теперь обре­чен воз­вра­щать­ся на берег зали­ва
через мусор, кана­вы, облом­ки, зава­лен­ный плес,
через лилии неж­ные, папо­рот­ник и лев­кои —
и сквозь камен­ный город про­сту­пит таин­ствен­ный лес,
из кото­ро­го выхо­да нету и нет в нем покоя.
Проходя по про­спек­там, по набе­реж­ным и мостам,
не огля­ды­вай­ся в ожи­да­нье цве­тов и дуб­ра­вы, —
лес нахлы­нет вне­зап­но и к окнам при­ник­нет, и сам
твою душу возь­мет и в зеле­ную вло­жит опра­ву.
И когда ты одна­жды со стра­хом заме­тишь, что лес
обле­та­ет и гиб­нет, дере­вья от холо­да сты­нут, —
не беги.
              Ты очнешь­ся, и ста­нут ство­лы до небес
воз­вы­шать­ся, качать­ся и боль­ше тебя не поки­нут.

***

Годовщина про­ры­ва бло­ка­ды —
нищий в булоч­ной, веч­ность в окне…
Что сего­дня для сча­стия надо
в Петербурге про­хо­же­му?
                                               Не
любить, не желать, не тре­во­жить
память, толь­ко опять и опять
жизнь ито­жить и век наш ито­жить.
И уже ниче­го не понять
в том, что было.
                    И толь­ко бло­ка­да —
как отсчет и как мера все­му.
Как судь­ба…
                      Силуэт Ленинграда
в петер­бург­ском январ­ском дыму
про­сту­па­ет в зло­ве­щем пара­де
зда­ний, шпи­лей, колонн, купо­лов…
Нищий в булоч­ной — вот о бло­ка­де
юби­лей­ная память без слов.