***
Я медленно пишу, как строю дом.
Кладу, как брёвна, медленные строчки.
Извёстку и цемент ношу с трудом
И, словно бочки, вкатываю точки.
Нет в жизни у меня иных забот.
Среди вещей живу, как иностранка.
Я строю дом. Уже который год
Стоит моя забытая времянка.
***
В глаза людей смотрю украдкой,
Чтоб души скрытые прочесть.
Те слепы. Те полны оглядкой.
А в тех просвечивает лесть.
А те блестящи и проворны,
И не поймать их, словно ртуть.
Те суетливы, те притворны.
А в эти стыдно заглянуть.
В той косметической оправе
Мерцает тусклое стекло,
А в этих страсти в ледоставе,
А эти – злом заволокло.
А эти – мокнут поминутно,
Грозя потечь из берегов,
А в этих пусто, неуютно,
И сам хозяин был таков.
Те глупы. Те болота глуше,
Где в каждой кочке скрючен гад.
А это – праведные души
Глазами громкими кричат.
А в эти попусту стучаться –
Отверсты в собственную тьму.
А эти юностью лучатся,
И мне смущать их ни к чему.
Но есть глаза – зрачок утроен,
Их ровный свет неотразим.
Они созвучны всем настроям,
Всем тайным умыслам моим.
Глаза без цвета и без блеска,
Как в гротах тихая вода,
Куда кидаются без всплеска
И исчезают навсегда.
***
В самом низу или в самом верху –
В том ли, не помню, на этом ли свете –
Белая ночь в тополином пуху,
В самом цвету восемнадцатилетья.
Небо с водой неразрывно слились,
Долю свою утолив половинную,
Или упавшая в обморок высь –
Каменный шарик под лапою львиною?
После таких упоительных встреч
Так неохотно приходишь в сознание.
И не от львиной ли доли стеречь
Память стирается до основания?
***
Из всех вещей, что понемногу
нам открывают выход в суть,
Я больше всех люблю дорогу,
И даже не дорогу – путь.
Я вроде коллекционера,
Что собирает их в букет,
И вроде милиционера,
Что забирает их в пикет –
В путеводитель, в шарик ртути, –
Я их мотаю на клубок,
Я зеркало на перепутье.
Гермес, ты мой дорожный бог!
Я ж по профессии – прохожий
И службою с тобою схожий:
Пишу афиши, мечу срок,
Пролистывает ветерок
Мои плакатные листочки,
И никогда не ставлю точки,
Поскольку нет их у дорог.
Но оставляю на зеваках
Следы тяжёлого письма,
Гаданье на дорожных знаках –
Наука, точная весьма.
Дороги – вечные сюрпризы!
Для них не делают эскизы,
Их сразу набело ведут –
Извечный перевод бумаги…
И что такое жизнь бродяги?
Смешно считать её за труд.
Прохожий, как импровизатор,
Наматывает на экватор
Пути невидимую нить.
И всё не ведает покоя
Веретено его земное –
Иначе где ж ещё хранить?
Фарфор
1.
Изобретатель русского фарфора
Сей порцелин добыл в своей глуби.
Его пороли плетью, точно вора,
Писал трактат он, сидя на цепи.
Из своего унылого затвора
Он видел небо в клеточку окна, –
Изобретатель русского фарфора,
В чём заключалась вся его вина.
Итог его искусства был в фаворе,
А сам он в горе подыхал, как пёс.
Есть чудо в виноградовском фарфоре –
Горько-солёный вкус у этих лоз.
2.
Почему я плачу, глядя на фарфор?
Детство ль вспоминаю довоенных пор?
В донышках тарелок милый детский сад –
Мама там посуду мыла для ребят.
Маки их давно поблёкли от мытья –
Может, там осталась метинка моя?
Манная их каша съедена до дна.
Сохранилась память светлая одна.
Что внутри тарелок белого столбца,
Что они живые, бьются, как сердца?
Незадки – будто по краям реки…
Блюдца остаются, чашки – в черепки!
Коломна
И вновь он, далёкий, предстал предо мной,
Нетающий этот мираж над водой.
Мой город, мой голод, где реял весь год
Свалявшийся пух тополиных дремот,
Июльская ночь загляделась в канал,
Пчелиными сотами тесный квартал –
Тот вечности берег, тот почвы клочок,
Незримого глаза бессонный зрачок.
Собор с куполами пиковых тузов –
Лазурной воды неизменный улов.
Души обиталище, дом мой родной
По левую сторону клетки грудной,
Где плащиком сизым оставленных крыл
Тень прошлого лета слетает с перил.
***
В Госцирк на Инженерную
Легонько за узду
Вели кобылу нервную,
Вели «кинозвезду»,
Покрытую попоною
Атласною, с каймой.
Почти что обнажённую,
Почти полунагой.
Танцующей походкою,
Покатая плечом,
Процокала подковкою,
Как тонким каблучком.
Звенели ноги-стрелочки,
Поигрывал крестец,
И ржал ей вслед растреллевский
Железный жеребец!
Петергофские фонтаны. Большой каскад
1.
Не ради прихоти единой
Перенесённая сюда,
Рванулась вверх из пасти львиной
Победоносная вода!
Герои скинули хитоны,
Богини сбросили наряд,
На сушу вылезли тритоны
И в трубы звонкие трубят!
Возня, толканье, плеск в канале!
Хвосты, колени и зады!
Щедрейшая из вакханалий –
Растрата блещущей воды!
Она блестит без перехода
От позолоченных богов
До белой точки теплохода
У петергофских берегов.
2.
Ты знаешь, как фонтаны умирают
В последний час ночного мотовства?
Горят огни и музыка играет.
И дождь идет, и в парке пустота.
Не будет безобразного распада.
Всё медленно угаснет до конца –
И золото тяжёлого каскада,
И золото воздушного дворца.
Затихнет плеск, стечёт вода по шлюзам,
И что-то обнаружится на дне,
И сонный лев с Самсоном неуклюжим
Обнимутся, сойдясь наедине.
Тритон вберёт чудовищные щёки
И захрипит остатками воды,
И в гротах обнажатся водостоки
С лоскутьями зелёной бороды.
И всё заволочёт покровом ночи,
Откроет маска ржавчину во рту,
И выберется шут и захохочет,
На голую уставясь наготу.
Но ты не жди последнего момента,
Когда остынет смуглота богинь.
Плотней закройся от дождя и ветра,
В глубокий сумрак отступи. И сгинь.
***
Я на холме, где облаков
Всегда клубятся шапки,
Где много маленьких цветков –
Их звать «кошачьи лапки»,
Где царство птиц, и щавеля,
И вечного покоя,
Где дремлет, травы шевеля,
Фундамент колокольни…
Меж папоротников и хвощей,
Недостижимых зною,
Всегда течёт живой ручей
Под рощицей сквозною…
Где проезжала я верхом
С крестьянскими одрами,
И цвёл когда-то этот холм
Цыганскими шатрами…
Где воздух напоён сосной,
Пронзительный и чистый, –
Всё то, что я себе самой
Могу назвать отчизной, –
Где кости матери легли
Моим последним кладом,
Где небольшой клочок земли
Пустует с ними рядом.
***
Как мамонты, поэты вымирают,
Как мраморы, что небо подпирают.
Когда ж уйти приходит им пора –
На небе образуется дыра,
Которую никто не залатает.
Без них земля лишается высот.
Так воздуха сегодня не хватает;
Так нестерпимо давит небосвод!
***
Уходит жизнь, и не вернуть уже.
А тишь такая, как в библиотеке.
Я простояла в ней на стеллаже,
Мечтая о любимом человеке.
За годом год в теченье многих лет
Земной невозмутимости великой.
Ни на обед, ни на другой предмет
Нелепо было появляться – книгой!
Все время попадая в переплёт,
Страдая от бесчисленных порезов,
И, как всегда, не открывая рот,
Стоять под шквалом книжных интересов.
И вот теперь, как дерево, под спуд,
Когда я вся ушла в свои страницы,
А вдруг меня откроют и прочтут,
И жизнь моя земная состоится.
