Николай Голь. “Я вышел в город побродить”

Из Священной истории

Он погля­дел на то, что сотво­рил,
Нахмурил бро­ви и раз­вел рука­ми:
«Подумать толь­ко, что я натво­рил –
Теперь уж, ной не ной, а хам на хаме,
Коловращенье зави­стей и злоб,
Жестоковыйность, вскорм­лен­ная спе­сью,
И гни­ло­сло­вье, и гор­тан­обе­сье…» –
И про­сле­зил­ся.
Это был Потоп.

Река времени

В гру­ди еще сту­чит тик-так,
Так-тик тал­ды­чит на запястье.
Уходят вдаль за про­сто так
Секунды горе­чи и сча­стья.
Прах оста­ет­ся от идей.
Мы все ста­но­вим­ся не теми.
Глаголом «жги» серд­ца людей
Не рас­тре­во­жить в наше вре­мя.
Мы рас­суж­да­ли об одном,
Совсем в ином свер­ши­лось роде.
У века вышел пере­лом –
Иль вывих; дело в пере­во­де.
Меняется зна­че­нье слов,
И уда­ре­нье ска­чет гул­ко.
Как гово­рил ста­рик Бажов,
Мала хитовая шка­тул­ка.

Воспоминание

Это было, было в горо­де Ν.
В серд­це шрам от ста­рой раны сад­нил,
Но явил­ся доб­рый джинн с дву­мя эн,
Да еще с одной бутыл­кой – с одним.
Поклонился до зем­ли, а потом,
Точно так же, как явил­ся извне,
Джинн с дву­мя исчез как некий фан­том,
Но зато с одним остал­ся при мне.
И поду­мал я, цигар­кой дымя,
Взгляд впе­ряя в заокон­ную тьму:
Как вер­нуть назад мне джин­на с дву­мя,
Чтоб не дуть мне джин с одним – одно­му?
Ведь один сре­ди людей оди­нок
И не ждать ему бла­гих пере­мен…
Но когда я сде­лал энный гло­ток,
Стало мне не до коли­че­ства эн.

Свидание

Почему же настоль­ко ты
Не точ­на? Наплевать!
Вплоть до чет­вер­ти сколь­ко-то
Я готов тебя ждать,
Караулом поче­та
Встав у всех на виду,
Но в пят­на­дцать чего-то
Развернусь и уйду.

Зависть

Чтобы не пере­утру­дить
В рабо­те мозг и яго­ди­цы,
Я вышел в город побро­дить,
Развеяться и про­хла­дить­ся.
Дождливо было и све­жо.
Вдруг на одной из тихих улиц
Ко мне подъ­е­ха­ло «пежо»
И – стоп.
И двер­цы рас­пах­ну­лись.
Знакомец дав­ний за рулем,
Соавтор быв­ший по хал­ту­рам.
– Садись!
Я сел.
Сидим вдво­ем.
А весь салон обит велю­ром.
Откуда, черт его дери?!
Когда успел, про­шу пар­до­на?
Вот так сижу и злюсь внут­ри
«пежо» про­кля­то­го пижо­на.
Он что, талант­ли­вей меня?
Еще чего не доста­ва­ло!
Я не завист­лив, Бог судья,
Да вот «пежо» меня доста­ло.
Я скром­но жил, но хоро­шо,
Как Диоген в сво­ей Синопе,
А ока­зал­ся вдруг в «пежо» –
В «пежо», «пежо», «пежо», «пежо», «пе…»
На полу­сло­ве обо­рвав –
Буквально так! – свои сте­на­нья
Я вышел вон, с велю­ра встав,
И хлоп­нул две­рью на про­ща­нье.

Сватовство

– С кем ты живешь, Пенелопа?
– Всё боль­ше одна.
– Хочешь, женюсь, оди­но­че­ство мигом рас­сею?
– Как это мож­но? Я муж­няя, всё же, жена.
Видишь – пле­ту, под­жи­дая домой Одиссея…
Как он спе­шит, за вер­стой рас­се­кая вер­сту,
В пене мор­ской про­ла­гая нетор­ные тро­пы!
– Что ты пле­тешь, Пенелопа?
– А то и пле­ту.
– Вовсе не то, а какую-то чушь, Пенелопа!

Заказ

«Как хорош по весне Петербург!
Дальше ста­нет и душ­но, и жар­ко…»
Совершает извест­ный хирург
Променад по боль­нич­но­му пар­ку.
Слышно «здрав­ствуй­те» с раз­ных сто­рон –
Пациенты, дру­зья-эску­ла­пы,
И каса­ет­ся паль­ца­ми он
То и дело велю­ро­вой шля­пы.
Но про­гул­ки кон­ча­ет­ся срок:
Голод к дому сги­ба­ет колен­ки,
Потому что желу­доч­ный сок
Брызжет струй­кой со сли­зи­стой стен­ки.
Вдруг, почти что не гля­дя вокруг,
Весь в раз­ду­мьях о щах со сме­тан­кой,
На углу зна­ме­ни­тый хирург
Видит вывес­ку – крен­дель с баран­кой.
Может, здесь замо­рить чер­вяч­ка,
А не в скуч­ной казен­ной квар­ти­ре?
Дверь откры­лась вовнутрь от толч­ка,
Проскрипела – и вот мы в трак­ти­ре.
Тут не веда­ют, кто ты таков?
Так пред­ста­вим­ся в сумрач­ном гаме!
«Николай, – он ска­зал, – Пирогов!»
И бежит Николай с пиро­га­ми.

Баллада с тенденцией

Мы все несо­вер­шен­ны,
И вот тому при­мер:
Художник Ярошенко
Выходит на пле­нер.
Он мол­ча в рощу вхо­дит,
Он пишет сон­ный мрак,
А на хол­сте выхо­дит
Заплеванный кабак.
А шел ведь не с пол­лит­рой,
Не с бан­кой огур­цов –
С этюд­ни­ком, с палит­рой,
С душой, в кон­це кон­цов,
С кистя­ми шел и мас­лом –
И вот вам резуль­тат:
Селедка с пост­ным мас­лом,
Растленье и раз­врат.
Вновь жан­ро­вая сцен­ка
Из жиз­ни голыть­бы…
«Мы, — мол­вил Ярошенко, -
тен­ден­ции рабы:
на днях с нату­ры Шишкин
писал пуб­лич­ный дом,
а полу­чи­лись шиш­ки
и миш­ки под кустом».

***

Жизнь пода­ри­ла бед нам
По уши, но не поров­ну.
Горьким стал дух и бед­ным,
Пешковым стал, Придворовым.
В поро­хов­ни­цах поро­ха
Нет – ино­гда лишь, затем­но
Вспыхнет, как преж­де, спо­ло­хом…
Впрочем, не обя­за­тель­но.

Мечта

Напишу-ка роман со стрель­бой,
С аван­тюр­но-кро­ва­вым сюже­том,
Экшн эда­кий, фикшн какой…
Впрочем, даже не будем об этом.
Чем сло­вес­ную плоть тере­бя
Возбуждать вожде­ле­нье неве­жи,
Лучше мне гово­рить про себя
(а не вслух)
про себя и себе же.

Поминки

Вот еще один, кото­рый…
Что поде­ла­ешь – по ско­рой,
Не по чьей-нибудь вине.
Помянуть пора. Вестимо:
С жиз­нью смерть несов­ме­сти­ма,
А вот с выпив­кой – вполне.
Брось, ста­рик, – шеп­чу себе я, –
Проще будь и будь муд­рее.
Рефлексия – чушь и ложь.
Зря ты так пере­жи­ва­ешь,
Что дру­зей пере­жи­ва­ешь.
Ничего – пере­жи­вешь!

***

Когда тебе за пять­де­сят,
не напря­гай напрас­но нер­вы:
никто не даст за пять­де­сят –
не то что грам­мов, но и евро.
Ушла рыси­стость, мерк­нет глаз,
туск­не­ет шерсть, реде­ет гри­ва,
не тот аллюр, не тот окрас,
и баб­ки ста­ли некра­си­вы.
Но не угас былой огонь,
и если спро­сишь ядо­ви­то:
«Куда ты ска­чешь, гор­дый конь,
и где отбро­сишь ты копы­та?» –
я, под­тя­нув свою супонь,
отве­чу ржа­ньем: «Да иди ты!»

Японский бог

Есть хра­мик в Киото – все­го ниче­го.
Украшены сва­сти­кой сте­ны его –
Для Будды есте­ствен­ный сим­вол:
«Здесь-де вос­хо­дя­ще­го солн­ца стра­на,
От кое­го, дескать, вся жизнь рож­де­на,
Что и под­твер­жда­ет­ся сим, мол».
Для нас же соляр­но­го зна­ка излом
Паучьей опас­но­стью дышит и злом,
Хоть нам и изве­стен гене­зис
Крестовой сим­во­ли­ки, вовсе не злой,
Но тут нанос­ной доми­ни­ру­ет слой,
Как Вайль бы ска­зал или Геннис.
Ну, пусть не ска­за­ли бы – дело не в том,
А все же при­зна­ем­ся: страш­ный тев­тон
Нам памя­тен; это меня­ет
Семантику зна­ка: отдуш­ки не те,
И Будда, с наци­стом срод­нясь во кре­сте,
По-мое­му, мно­го теря­ет.
В любом из евре­ев – и в каж­дый момент –
Арахнофобический жив руди­мент,
И ужас на серд­це нис­хо­дит:
Ведь то, с чем вхо­ди­ла к нам сва­сти­ка та,
Как с гуся вода или с Васьки-кота
Линялая шерст­ка, – не схо­дит.
При этом в моз­гу непре­стан­но зву­чит:
«Дахау, Хатынь, Бабий Яр, Маобит,
Треблинка, Освенцим», — как буд­то
Сто лет не про­шло (так ведь прав­да, не сто),
Никто не забыт, не забы­то ничто,
Всё в серд­це, и был ли капут-то?
О, ген­ная память все­гда под рукой,
И мнит­ся: воз­мо­жен сце­на­рий такой,
Что зри­те­ли вздрог­нут и ахнут…
Но будут ли зри­те­ли в этом кино,
Где Будда, одер­нув свое кимо­но,
Пролает моля­щим­ся: «Ахтунг!»?

Письмо

Здравствуй, дет­ка! Скажу, не тая,
Что соску­чил­ся шиб­ко.
Ты мой зай­чик, мой чижик, моя
Молчаливая рыб­ка.
Хоть бы звук, хоть бы вздох, хоть бы знак,
Хоть бы крик­ну­ла: «Папа!»
Ты без­молв­на, как Арктика, как
Валя Котик в геста­по.
А ведь так хоро­шо ино­гда
Обменяться сло­ва­ми!
Как у вас? А у нас ерун­да –
Холодрыга с дождя­ми.
Да еще отклю­чи­ли вче­ра
Вдруг горя­чую воду…
А у вас? Полагаю, жара
И пора на рабо­ту.
А еще, веро­ят­но, цве­ты
Всех цве­тов и раз­ме­ров…
А у нас, пони­ма­ешь, жел­ты
Ветви пар­ков и скве­ров.
Луч осен­ний еще не угас,
Но угас­нет, навер­но.
Ведь не зря гово­рят, что у нас
Город пар­ко­вый, сквер­ный.
Написать я заду­мал рас­сказ,
Только как-то заело…
А у вас?… А у нас… А у вас?
В том-то, в общем, и дело.
Стала ночь про­дол­жи­тель­ней дня,
Впрочем, это дела­ли.
Вот и все, доро­гая моя.
Хорошо побол­та­ли.

КРОХОТУЛЬКИ

***
У Фемиды такая нату­ра:
Врать в гла­за – без­услов­ный рефлекс,
И хотя она пом­нит, что dura,
Но лег­ко забы­ва­ет про lex.

***
Как нам избег­нуть лжи?
Ее не обой­дешь:
Ведь что ни изло­жи,
Посередине – ложь.

***
Весь век мы у сте­ны сте­на­ли…
Причиной пла­ча – не сте­на ли?