Зелень, июнь, разноцветные платьица…
Жизнь только гибелью с нами расплатится,
Полным распадом замышленных форм, —
С нищими вместе, больными, убогими,
С Богом, порогом… Со всеми порогами!
Вот хлорофилл тебе, вот хлороформ.
Маршак тоскует, жизнь темна, как смог.
Хотел он быть счастливым, но не смог.
Что наша жизнь – бурлящая вода,
Сверкнёт и исчезает навсегда.
Под перилами – Фонтанка в манной каше,
Надо мною взвились кони на дыбы.
Я влюбляюсь, как рязановский Лукашин,
И хмелею от иронии судьбы.
Стать орнитологом, не выходя из дома:
Вот чайки на гнезде, вот пара воробьёв,
Их жизнь таинственна и вместе с тем знакома:
Всё на виду, коль наблюдать готов
Я вырос в центре, на Фонтанке,
собою школьника являл,
и жизнь с фасада и изнанки
еще неясно представлял.
Но было все не так уж плохо:
я размышлял,
в пятнадцать лет
стихами Пушкина и Блока
обогащая интеллект.
Вся наша жизнь с тобой — одна строка,
А как хотелось бы стихотворенье…
Окно во двор, зима — всего мгновенье,
А дальше — ожиданье на века.
– К вам не забегала рыжая собака?
К вам не забегала белая собака?
К вам не забегала черная собака?
Отвечал хозяин крашеных ворот:
– К нам не забегала рыжая собака!
К нам не забегала белая собака!
К нам не забегала черная собака!
Ни одна собака нас здесь не найдет.
И сам залив не спит под нашим кораблем –
то плещет жемчугом, то блещет серебром.
И стаям рыб из глубины в лучах Луны —
и трал, и траулер, отчетливо видны…
На предвоенных акварелях
Мой город не многоэтажен,
И нерастрелянный Растрелли
Глядит из окон Эрмитажа.
В мёртвом городе абрикосы
Расцветают – роняют цвет
Вновь природа находит способ
Доказательства – смерти нет
Ты читаешь сосисок состав
между Шиллером и Метерлинком.
Он серьёзней, чем весь книжный шкаф.
В нём слова побуждают к заминкам.
Давно не смотришь в зеркало – и вот –
Ты – воробей, вертлявый, тонконогий.
Щекочут серый маленький живот
Трава и пыль с обочины дороги.
Зелень, июнь, разноцветные платьица…
Жизнь только гибелью с нами расплатится,
Полным распадом замышленных форм, —
С нищими вместе, больными, убогими,
С Богом, порогом… Со всеми порогами!
Вот хлорофилл тебе, вот хлороформ.
Маршак тоскует, жизнь темна, как смог.
Хотел он быть счастливым, но не смог.
Что наша жизнь – бурлящая вода,
Сверкнёт и исчезает навсегда.
Под перилами – Фонтанка в манной каше,
Надо мною взвились кони на дыбы.
Я влюбляюсь, как рязановский Лукашин,
И хмелею от иронии судьбы.
Стать орнитологом, не выходя из дома:
Вот чайки на гнезде, вот пара воробьёв,
Их жизнь таинственна и вместе с тем знакома:
Всё на виду, коль наблюдать готов
Я вырос в центре, на Фонтанке,
собою школьника являл,
и жизнь с фасада и изнанки
еще неясно представлял.
Но было все не так уж плохо:
я размышлял,
в пятнадцать лет
стихами Пушкина и Блока
обогащая интеллект.
Вся наша жизнь с тобой — одна строка,
А как хотелось бы стихотворенье…
Окно во двор, зима — всего мгновенье,
А дальше — ожиданье на века.
– К вам не забегала рыжая собака?
К вам не забегала белая собака?
К вам не забегала черная собака?
Отвечал хозяин крашеных ворот:
– К нам не забегала рыжая собака!
К нам не забегала белая собака!
К нам не забегала черная собака!
Ни одна собака нас здесь не найдет.
И сам залив не спит под нашим кораблем –
то плещет жемчугом, то блещет серебром.
И стаям рыб из глубины в лучах Луны —
и трал, и траулер, отчетливо видны…
На предвоенных акварелях
Мой город не многоэтажен,
И нерастрелянный Растрелли
Глядит из окон Эрмитажа.
В мёртвом городе абрикосы
Расцветают – роняют цвет
Вновь природа находит способ
Доказательства – смерти нет
Ты читаешь сосисок состав
между Шиллером и Метерлинком.
Он серьёзней, чем весь книжный шкаф.
В нём слова побуждают к заминкам.
Давно не смотришь в зеркало – и вот –
Ты – воробей, вертлявый, тонконогий.
Щекочут серый маленький живот
Трава и пыль с обочины дороги.
