Галина Илюхина. «Звёздный ковш я выпила до дна». О Раисе Вдовиной

Оглядываясь назад, не уста­ешь удив­лять­ся, какие неожи­дан­ные зиг­за­ги, пет­ли и пере­пле­те­ния выде­лы­ва­ет судь­ба. Однажды, отправ­ля­ясь в доро­гу, я выби­ра­ла в вок­заль­ном киос­ке книж­ку – что-нибудь раз­вле­ка­тель­ное, почи­тать в пути. Но взгляд поче­му-то упал на неболь­шой томик сти­хов. «Раиса Вдовина. «Высокая вода» – зна­чи­лось на свет­лой колен­ко­ро­вой облож­ке. В голо­ве про­мельк­ну­ло что-то смут­но зна­ко­мое. Я откры­ла кни­гу наугад:

Я что-то ста­ла пони­мать
В слу­чай­но­стях, меня несу­щих,
На доб­ром сло­ве поми­нать
И суще­ству­ю­щих, и сущих…

Пусть не наби­ты закро­ма,
И холод­но, и неуют­но.
А может, это жизнь сама
К тебе взы­ва­ет поми­нут­но?..

Лёжа на верх­ней пол­ке, под стук колес я чита­ла и чита­ла, не отры­ва­ясь. Это были чудес­ные сти­хи – точ­ные, муд­рые, горь­кие. А где-то в глу­бине всё воро­ча­лось, не отпус­кая, смут­ное бес­по­кой­ство: что же такое зна­ко­мое поме­ре­щи­лось мне там, на вок­за­ле, когда я уви­де­ла на при­лав­ке облож­ку кни­ги?

И вдруг меня осе­ни­ло: Рая Вдовина! Точно! Это имя зву­ча­ло в роди­тель­ских раз­го­во­рах, когда они вспо­ми­на­ли свою уче­бу в Таврическом худо­же­ствен­ном учи­ли­ще. Студенческая юность у мамы с папой была весё­лая: буду­щие худож­ни­ки – моло­дые, ост­ро­ум­ные, нищие и талант­ли­вые, – были неис­то­щи­мы на выдум­ки, розыг­ры­ши и вся­кие бес­ша­баш­ные, но, по боль­шо­му сче­ту, без­обид­ные выход­ки. Я обо­жа­ла слу­шать роди­тель­ские рас­ска­зы. Одним из ярких пер­со­на­жей этих «таври­че­ских легенд» была и Рая Вдовина. Господь не поску­пил­ся, ода­ри­вая ее талан­та­ми: поми­мо худо­же­ствен­но­го, уже тогда, в сту­ден­че­стве, про­явил­ся у нее и дар поэ­ти­че­ский. Но увы, этот самый поэ­ти­че­ский дар стал одна­жды при­чи­ной гром­ко­го скан­да­ла, в резуль­та­те кото­ро­го Рае при­шлось уйти из учи­ли­ща.

Рая была девуш­кой бой­кой, за сло­вом в кар­ман не лез­ла, а бун­тар­ский дух, не давав­ший ей мирить­ся с любой неспра­вед­ли­во­стью, выплес­ки­вал­ся в твор­че­ство. Что гре­ха таить – во все вре­ме­на, в любом учеб­ном заве­де­нии най­дут­ся и сту­ден­ты, и педа­го­ги, кото­рые так и про­сят­ся в ехид­ный куп­лет. И вот, как-то раз Рая взя­ла да и напи­са­ла целую сати­ри­че­скую поэ­му, где «про­жа­ри­ла» под­ха­ли­мов, глуп­цов, без­да­рей и про­чих «достой­ных», попав­ших на ее ост­рый язык. Досталось и пре­по­да­ва­те­лям. Желающих послу­шать ее сочи­не­ние было пол­ным-пол­но — народ, не поме­стив­ший­ся в ауди­то­рию, тол­пил­ся в кори­до­ре, и даже на лест­ни­це. Хохот сто­ял гоме­ри­че­ский. На сле­ду­ю­щий день Рая просну­лась зна­ме­ни­той: всё учи­ли­ще напе­ре­бой цити­ро­ва­ло ее опус. И конеч­но, даром для нее это не про­шло: ком­со­моль­ское собра­ние, пед­со­вет, обви­не­ния во всех гре­хах, и в ито­ге, несмот­ря на горя­чее заступ­ни­че­ство дру­зей, – изгна­ние из стен Таврического учи­ли­ща…

Вся эта исто­рия живо про­нес­лась в моем вооб­ра­же­нии. Вся эта исто­рия живо про­нес­лась в моем вооб­ра­же­нии. Вернувшись домой, я сра­зу бро­си­лась с кни­гой к маме: «Это она? Ваша Рая Вдовина?»

Мама удив­лен­но рас­кры­ла томик, поли­ста­ла. И улыб­ну­лась: «Да, это она, наша Рая. Все-таки она ста­ла насто­я­щим поэтом! Как же это хоро­шо! Жаль, что мы поте­ря­лись. После той исто­рии она куда-то уеха­ла и не ска­за­ла – куда…»

Книга «Высокая вода» заня­ла место на завет­ной пол­ке, сре­ди самых люби­мых поэ­ти­че­ских сбор­ни­ков. Я часто ее пере­чи­ты­ва­ла.

…Была мне вся Вселенная дана,
И бес­ко­неч­но пусто было рядом.
И жаж­ды не унять мне было взгля­дом,
Хоть звезд­ный ковш я выпи­ла до дна.

Прошли годы. Я все­рьез заня­лась поэ­зи­ей, всту­пи­ла в Союз писа­те­лей Санкт-Петербурга. Листая спра­воч­ник со спис­ком чле­нов СП, я вновь наткну­лась на зна­ко­мое имя: Вдовина Раиса Дмитриевна. Телефон, адрес. Она здесь, в Петербурге! Сердце на миг сжа­лось: мамы боль­ше нет, а как бы она обра­до­ва­лась!.. Помедлив, я набра­ла номер.

Мне отве­тил немно­го насто­ро­жен­ный тихий голос. Я пред­ста­ви­лась, напом­ни­ла о Таврическом учи­ли­ще, о сво­их роди­те­лях. Но раз­го­вор не кле­ил­ся, Раиса Дмитриевна отве­ча­ла уклон­чи­во и одно­слож­но. Казалось, она не пом­нит, о каком учи­ли­ще я гово­рю. А может быть – не хочет вспо­ми­нать. Однако в мар­те, нака­нуне все­мир­но­го Дня поэ­зии, я все-таки реши­лась позво­нить ей еще раз, что­бы при­гла­сить на выступ­ле­ние в биб­лио­те­ку им. Маяковского. Мы про­го­во­ри­ли доволь­но дол­го. Поначалу она наот­рез отка­зы­ва­лась: мол, ред­ко выби­ра­ет­ся в центр, у нее дома соба­ки, с кото­ры­ми нуж­но гулять, да и само­чув­ствие неваж­ное… Но всё же мне уда­лось ее уго­во­рить.

За день до выступ­ле­ния я звон­ком напом­ни­ла о нашем уго­во­ре. И совер­шен­но рас­те­ря­лась: Раиса Дмитриевна вновь ста­ла нелов­ко, как-то по-дет­ски, отка­зы­вать­ся. После дол­гих уве­ще­ва­ний я полу­чи­ла завет­ное согла­сие. На вся­кий слу­чай я дого­во­ри­лась со зна­ко­мым поэтом, что мы при­е­дем за Раисой Дмитриевной порань­ше, на его машине, а потом отве­зем обрат­но.

Квартирка Вдовиной была в хру­щев­ке, на окра­ине. А ведь когда-то она жила в самом цен­тре, на Гороховой ули­це.

***
Мы уеха­ли из горо­да-героя
На тепе­реш­нее житель­ство вто­рое,
В око­лич­ные слу­чай­ные места,
Где тогдаш­няя сели­лась «лими­та».

Доживаем петер­бург­ской нище­тою
За тепе­реш­нею жиз­нен­ной чер­тою,
А род­ное, чем душа была жива,
Заселяют окруж­ные бур­жуа,

Прикарманивая лав­ры и акан­ты
По-хозяй­ски, без бло­ка­ды и вой­ны,
Как когда-то насту­па­ли окку­пан­ты,
Изгоняя вино­ва­тых без вины.

(Раиса Вдовина)

Мы подъ­е­ха­ли к нуж­но­му дому. Окрестный пей­заж опти­миз­ма не вну­шал. Сеялся сырой мар­тов­ский снег. Вдоль ряда близ­не­цов-пяти­эта­жек – длин­ный уны­лый пустырь, сквозь сизую хмарь тянут­ся про­во­да ЛЭП.

Раиса Дмитриевна жда­ла нас в полу­тем­ной при­хо­жей – в видав­шем виды костю­ме, в бере­те. Вид у нее был обре­чен­ный: види­мо, она сми­ри­лась с неот­вра­ти­мо­стью поезд­ки. У ног ее, утроб­но мур­ча, бро­ди­ли, задрав хво­сты, кош­ки – я насчи­та­ла пять. Из недр квар­тир­ки сте­пен­но вышли две двор­ня­ги, мир­но нас обню­ха­ли и уда­ли­лись обрат­но.

На сте­нах повсю­ду, слов­но мотыль­ки, смут­но беле­ли какие-то бумаж­ки. Перехватив мой взгляд, Раиса Дмитриевна сму­щен­но улыб­ну­лась: «Знаете, я все забы­ваю. Это напо­ми­на­ния — кто я, где я, где что лежит…» Я при­гля­де­лась. На одной из бума­жек было напи­са­но: «Я дома. Собачья сбруя в под­зер­ка­лье, вни­зу. Очки в сто­ле, в сред­нем я. Совок в кухне в углу. Щетка в шка­фу…»

И тут мне ста­ло ясно: во вре­мя наше­го пер­во­го раз­го­во­ра Раиса Дмитриевна гово­ри­ла со мной сухо и одно­слож­но вовсе не пото­му, что не хоте­ла вспо­ми­нать! Она НЕ МОГЛА ВСПОМНИТЬ. Каждый день ей при­хо­дит­ся вос­ста­нав­ли­вать свою жизнь зано­во — кру­пи­ца за кру­пи­цей…

В биб­лио­те­ке нас жда­ли. Зал был полон. Раиса Дмитриевна – малень­кая, сог­бен­ная, – застен­чи­во про­шла к сцене. Ведущий, не подо­зре­вая о ее беде, про­сто­душ­но попро­сил рас­ска­зать о себе. Раиса Дмитриевна сжа­лась, как от уда­ра, рас­кры­ла одну из сво­их книг и ста­ла вслух читать пре­ди­сло­вие, где крат­ко было напи­са­но об авто­ре. В зале кто-то захи­хи­кал, но быст­ро затих. А Раиса Дмитриевна чита­ла: роди­лась в Ленинграде, в 1933 году. Война, эва­ку­а­ция. Жизнь в деревне под Челябинском, сель­ская шко­ла. Возвращение в Ленинград, уче­ба в худо­же­ствен­ном учи­ли­ще. Московский поли­гра­фи­че­ский инсти­тут, рабо­та худож­ни­ком-гра­фи­ком, живо­пис­цем на заво­де худо­же­ствен­но­го стек­ла… Первая пуб­ли­ка­ция в газе­те «Литературная Россия», кни­ги: «Зеленые купо­ла», «Белое поле», «Черемуха», «Высокая вода», «Ночное»… Это было стран­но и тра­гич­но – без выра­же­ния, чужи­ми сло­ва­ми, автор рас­ска­зы­ва­ла о себе. Но когда Раиса Дмитриевна ста­ла читать сти­хи, про­изо­шло чудо. Голос ее зазву­чал гром­че и звон­че. Перед нами сто­я­ла уже не худень­кая роб­кая ста­руш­ка, а насто­я­щий боль­шой поэт, щед­ро рас­кры­ва­ю­щий нам свою все­лен­ную. Ее слу­ша­ли, зата­ив дыха­ние, ловя каж­дое сло­во, каж­дый звук.

Когда Раиса Дмитриевна закон­чи­ла чте­ние, какое-то вре­мя в зале сто­я­ла зве­ня­щая тиши­на, а потом раз­да­лись такие ова­ции, какие ред­ко при­хо­дит­ся слы­шать поэтам. А тот, кото­рый хихи­кал перед выступ­ле­ни­ем, подо­шел, встал на коле­но и поце­ло­вал ей руку.

После вече­ра мы гурь­бой отпра­ви­лись в какое-то пафос­ное кафе на ули­це Рубинштейна. Там Раиса Дмитриевна сно­ва оро­бе­ла, но мы сил­ком уса­ди­ли ее за стол, и напе­ре­бой бро­си­лись уго­щать. Через мину­ту перед ее изум­лен­ным взо­ром сто­я­ло блю­до с пирож­ны­ми, дыми­лись высо­кие стек­лян­ные круж­ки с экзо­ти­че­ски­ми сор­та­ми чая, а поклон­ни­ки, воз­буж­ден­но раз­ма­хи­вая рука­ми, дели­лись впе­чат­ле­ни­я­ми и при­зна­ва­лись в люб­ви. Раскрасневшаяся Раиса Дмитриевна бла­жен­но улы­ба­лась и гово­ри­ла, взды­хая: «Как жаль, что зав­тра утром я об этом уже не буду пом­нить…» А у меня пере­хва­ты­ва­ло гор­ло от боли и неж­но­сти.

На сле­ду­ю­щий день, 23 мар­та 2010 года, я напи­са­ла в сво­ем бло­ге в Живом Журнале:

«Тоска, вина, бес­си­лие. Аж челю­сти сво­дит.

Почему, поче­му эта малень­кая сми­рен­ная жен­щи­на живёт ВОТ ТАК? Столько все­го за пле­ча­ми. Талант – худо­же­ствен­ный, поэ­ти­че­ский, чело­ве­че­ский. И вот такая нище­та и поки­ну­тость. Одиночество и печаль, сми­ре­ние и свет.

Р. Вдовиной

Как там она, у радуж­но­го окна?
пишет свои сочи­не­ния
шеп­чет котам
а там
за окном – снег и дом
белый до око­че­не­ния
и во сне снег
дорож­ки мушьи
хоже­но-пере­хо­же­но
ни детей ни мужа
ни бере­га
толь­ко
пау­ти­на высо­ко­вольт­ки
сюже­ты пите­ра с брей­ге­лем
режет на доль­ки.

Как там она, бег­лая?
белая паш­ня белая
сеет-сеет
роп­тать не сме­ет
летит вее­ром
с баш­ни сло­но­вой
вера её
сло­во её новое
про­рас­тёт кореш­ка­ми книг
груст­ный днев­ник
Бог на стене ликом тёмен –
точ­ка­ми чёр­ны­ми про­коп­чен­ная
ико­на липец­кая
коты учё­ные гла­за еги­пет­ские
гово­рят живо­том
зна­ют
что будет потом

Потом… Потом мы соби­ра­ли какие-то день­ги — на корм­ле­ние ее соба­чек и кошек, на лече­ние. Связались с доб­ро­воль­ным сек­ре­та­рем Раисы Дмитриевны, пуб­ли­ко­ва­ли ее сти­хи в сбор­ни­ках. А Раиса Дмитриевна жила сво­ей мотыль­ко­вой жиз­нью, рож­да­ясь каж­дый день зано­во и не пом­ня о дне вче­раш­нем.

Но одна­жды вдруг раз­дал­ся теле­фон­ный зво­нок. «Здравствуйте, – услы­ша­ла я зна­ко­мый голос, – это гово­рит Раиса Вдовина. Я не знаю, зна­ко­мы ли мы, но я нашла у себя вашу книж­ку. Ваши сти­хи похо­жи на кар­ти­ны…» И я вспом­ни­ла, что тогда, в биб­лио­те­ке, я пода­ри­ла Раисе Дмитриевне свою кни­жеч­ку «Ближний свет» и в кон­це напи­са­ла свой теле­фон. И зна­е­те, это был самый дра­го­цен­ный ком­пли­мент в моей жиз­ни.

Раиса Вдовина тихо ушла 21 янва­ря 2015 года. Простились мы с ней в боль­нич­ном мор­ге. На про­ща­нии при­сут­ство­ва­ло совсем немно­го людей: род­ствен­ни­ков у нее не было, дру­зья-подру­ги ушли еще рань­ше, чем она, а новых зна­комств она не заво­ди­ла, живя по извест­ной при­чине замкну­то. Собратьев по перу вме­сте со мной было все­го чет­ве­ро. Если вдруг кто-нибудь захо­чет поло­жить цве­ты, то послед­ний «адрес» малень­кой жен­щи­ны и боль­шо­го поэта такой: Крематорий, колум­ба­рий №9; сте­на 94/1; ряд 2‑й/20.

Спокойной ночи вам, кто мил мне и далёк,
Спокойной ночи вам, кто бли­зок мне и дорог,
Кто спит уже и кто ещё не лёг,
Над кем ещё не спу­щен звёзд­ный полог.
Спокойной ночи, мой уста­лый мир.
Пусть сча­стье и покой к тебе вер­нёт­ся,
И сты­ну­щий в доро­ге пас­са­жир
Пусть до надёж­ной кров­ли добе­рёт­ся.
Спокойной ночи, звёзд­ная печаль,
Стоящая в созвез­дье Водолея.
Пусть сып­лю­щий мете­ля­ми фев­раль
Набьёт себе поду­шек побе­лее.
Спокойной ночи, души и тела,
Спокойной ночи, кош­ки и соба­ки.
И пусть зем­ля, сво­бод­ная от зла,
Плывёт и не заблу­дит­ся во мра­ке.

(Раиса Вдовина)

Дорогая Раиса Дмитриевна, Вы, конеч­но, не пом­ни­ли тот день нашей встре­чи, день ваше­го поэ­ти­че­ско­го три­ум­фа. Но я запом­ни­ла его навсе­гда. И этот мой рас­сказ – дань памя­ти Вашему огром­но­му талан­ту. Пусть Ваши сти­хи чита­ют, цити­ру­ют, учат наизусть. Ведь каж­дый чита­тель – это малень­кое бес­смер­тие для поэта, это память, кото­рая может длить­ся и длить­ся.