Двор детства – это слишком много…

Пора начи­нать писать мему­а­ры. Не об эпо­халь­ных собы­ти­ях, а про­сто о при­ме­тах ушед­ше­го быта, поза­бы­тых или почти поза­бы­тых. Было такое поня­тие «наш двор». И вклю­ча­ло оно не толь­ко тер­ри­то­рию, но и некую общ­ность, созна­ние при­над­леж­но­сти. «Ребята с наше­го дво­ра» – теперь ска­жут: из наше­го клас­са, шко­лы, рай­о­на… но «из наше­го дво­ра» – вряд ли. А был ли какой-то осо­бен­ный «ленин­град­ский» двор? Чем он отли­чал­ся, ска­жем, от мос­ков­ско­го или сара­тов­ско­го?

Прежде все­го, надо вспом­нить о сто­лич­ном про­шлом наше­го горо­да, когда он в пер­вый раз звал­ся Петербургом. Земля в сто­ли­це все­гда была доро­гой, поэто­му сады рос­кош­ных уса­деб застра­и­ва­лись быст­рее, чем, ска­жем, в Москве-матуш­ке. Дворцы и особ­ня­ки сто­ли­цы посте­пен­но усту­па­ли место доход­ным домам. При этом ухо­ди­ли в про­шлое дво­ро­вые хозяй­ствен­ные построй­ки: сараи, карет­ни­ки, конюш­ни. Строились жилые кор­пу­са. И появи­лась при­ме­та Петербурга – двор-коло­дец. Замкнутый четы­рех­уголь­ник с высо­чен­ны­ми сте­на­ми, при­кры­тый свер­ху кусоч­ком блек­ло­го петер­бург­ско­го неба. В него выхо­ди­ли чер­ные лест­ни­цы, окна кухонь, окон­ца ком­нат для при­слу­ги. И здесь шла своя осо­бен­ная дво­ро­вая жизнь. Туда заха­жи­ва­ли улич­ные пев­цы, шар­ман­ка тяну­ла: «Разлука ты, раз­лу­ка…», вниз лете­ли пята­ки, завер­ну­тые в бумаж­ку. Татарин-ста­рьев­щик кри­чал: «Халат-халат! Шурум-бурум!», ему вто­рил лудиль­щик: «Паять-лудить!». Приезжала водо­воз­ка – в белой боч­ке была нев­ская вода, самая чистая, в зеле­ных – из Фонтанки или Мойки, погряз­нее. Привозили дро­ва – и двор­ни­ки укла­ды­ва­ли их в акку­рат­ные полен­ни­цы или сра­зу раз­но­си­ли по квар­ти­рам, если двор был совсем уж мал.

«Петербургский дво­рик», Константин Маковский, конец 1850‑х. Фрагмент.

Хозяином дво­ра был двор­ник. Он бди­тель­но сле­дил, что­бы во двор не захо­ди­ли посто­рон­ние. Вечером воро­та во двор вооб­ще запи­ра­лись, и при­хо­ди­лось будить двор­ни­ка, что­бы тот пустил домой при­позд­нив­ше­го­ся жиль­ца (не бес­плат­но, конеч­но). Дети в таких дво­рах, как пра­ви­ло, не игра­ли. Это уже после рево­лю­ции появи­лось поня­тие «дво­ра», как места дет­ских игр. «Двор» был все-таки луч­ше «ули­цы», хотя ино­гда его зако­ны ока­зы­ва­лись не менее жесто­ки­ми. И у каж­до­го из нас, петер­бурж­ца-ленин­град­ца, появил­ся свой двор дет­ства. Как писа­ла поэтес­са Елена Шаляпина:

Двор дет­ства – это слиш­ком мно­го,
И чище нет его пес­ка,
И непро­лаз­ней нету чащи,
И зеле­ни нет зеле­ней.

Что каса­ет­ся зеле­ни – это о дру­гих дво­рах, в новых рай­о­нах, где гра­ни­цы дво­ров раз­мы­ты, сте­ны домов не сомкну­ты. Такой двор и стал насто­я­щим дво­ром мое­го дет­ства. Он слу­чил­ся, когда мы пере­еха­ли на Московский про­спект в новый дом. До это­го я жила у бабуш­ки на сумрач­ной Пушкинской ули­це, но играть во дво­ре мне не раз­ре­ша­лось. Да и самой не хоте­лось – мрач­ные зако­ул­ки, мусор­ные баки, высо­чен­ные сте­ны с ред­ки­ми окна­ми, а то и вовсе без них. У котель­ной веч­но кру­ти­лись какие-то гряз­но­ва­тые дядь­ки, валя­лась раз­би­тая стек­ло­та­ра. Так что я бега­ла с мячи­ком по ули­це, и нико­го это осо­бо не вол­но­ва­ло: маши­ны в середине–конце 1950‑х годов по Пушкинской про­ез­жа­ли ред­ко. И мне каза­лось, что все дво­ры в цен­тре – такие.

Но вот поэт Алексей Давыденков, жив­ший непо­да­ле­ку на 4‑й Советской опи­сы­ва­ет свой двор несколь­ко ина­че:

- Был он доволь­но про­сто­рен и обра­зо­вы­вал­ся сте­на­ми четы­рех домов, но толь­ко в два из них мож­но было вой­ти со дво­ра; тре­тья сте­на явля­ла собой бранд­мау­эр («без око­шек, без две­рей»…), чет­вер­тая – полу-бранд­мау­эр, т. к. окош­ки сосед­не­го дома выхо­ди­ли к нам эта­жа с 4‑го–5‑го и выше, а, что­бы узнать дей­стви­тель­ное чис­ло его эта­жей (был он высок), при­шлось бы разыс­ки­вать соот­вет­ству­ю­щий наше­му двор на 3‑ей Советской.

Даже пси­хо­ло­ги­че­ский мик­ро­кли­мат в наших с Алексеем «дво­рах дет­ства» был раз­ный. Может быть пото­му, что до рево­лю­ции наш дом был гости­ни­цей «Пале-Рояль», потом – обще­жи­ти­ем желез­ной доро­ги, жиль­цы часто меня­лись, и ощу­ще­ние вре­мен­но­сти про­жи­ва­ния закре­пи­лось в доме. Я, напри­мер, зна­ла толь­ко сосе­дей по гро­мад­ной ком­му­наль­ной квар­ти­ре, да и то не всех. В доме на 4‑й Советской, вспо­ми­нал Алексей, атмо­сфе­ра была иной:

– Среди жиль­цов выхо­дя­щих во двор домов мно­гие пере­жи­ли бло­ка­ду, и это спло­ти­ло их: во вре­мя бло­ка­ды при­ня­то было друг дру­га наве­щать, что­бы узнать, как чело­век себя чув­ству­ет и вооб­ще – жив ли? Многие две­ри не запи­ра­лись, а, когда запи­ра­лись, сосе­дям пере­да­вал­ся запас­ной ключ. Многие жили издав­на, – бабуш­ка моя, напри­мер, с доре­во­лю­ци­он­ных вре­мен, так что я был «або­ри­ге­ном» дво­ра уже в тре­тьем поко­ле­нии.

И вос­по­ми­на­ния о дво­ро­вой жиз­ни у нас с Алексеем точ­но раз­ные. У него такие:

–  Помню боль­шую гру­ду – про­сто, гору – пес­ка, насы­пан­ную близ бранд­мау­э­ра для каких-то целей. Цель нас не инте­ре­со­ва­ла: куда важ­ней было, что мы можем играть в песок. Старшие ребя­та вос­се­да­ли на вер­шине «горы», а мы, млад­шие, копо­ши­лись у под­но­жья, то вслу­ши­ва­ясь, то не вслу­ши­ва­ясь в их муд­ре­ные речи. Тогда я впер­вые при­об­щил­ся к тако­му фольк­лор­но­му жан­ру, как анек­дот, хотя пони­мал мало. Достопримечателен был наш двор и нали­чи­ем общей пра­чеч­ной, в кото­рой сто­я­ли два боль­ших дере­вян­ных чана, осна­щен­ных кра­на­ми с холод­ной водой, – горя­чую же нуж­но было греть отдель­но, в чугун­ном; ключ от пра­чеч­ной хра­нил­ся у двор­ни­ка, а ключ от чер­да­ка, где суши­ли белье – у кого-то из сосе­дей. Вторая досто­при­ме­ча­тель­ность – под­вал с дро­вя­ны­ми сара­я­ми. Ключ от под­ва­ла так­же хра­нил­ся у кого-то… Для нас же сарай стал осо­бо досто­при­ме­ча­те­лен тогда, когда реше­но было все сараи упразд­нить – не то за «нена­доб­но­стью» (свер­ху оно вид­ней), не то в силу выс­ших, опять-таки, сооб­ра­же­ний. Начали с того, что выло­ма­ли две­ри сара­ев, а от под­ва­ла не выло­ма­ли – про­сто, не ста­ли запи­рать. Жильцы мог­ли спус­кать­ся туда и заби­рать что-то из вещей, поми­мо дров хра­ня­щих­ся там же. Но были и сараи, кото­ры­ми не поль­зо­ва­лись со вре­мен вой­ны: кто-то погиб, кто-то умер. Чего толь­ко мы там не нахо­ди­ли! Георгиевские кре­сты, орде­на… кни­ги ста­рин­ные… Мой млад­ший брат при­та­щил одна­жды штык вре­мен Великой Французской рево­лю­ции – длин­ный, как саб­ля, толь­ко изо­гну­тый в обрат­ную сто­ро­ну. Мы его спря­та­ли за трю­мо и вытас­ки­ва­ли, когда роди­те­лей не было дома. Примеряли к руке, осто­рож­но маха­ли в воз­ду­хе… В кон­це кон­цов брат, как неоспо­ри­мый соб­ствен­ник шты­ка, выме­нял его на – обна­ру­жен­ные в тех же сара­ях – два костя­ных ножа для раз­ре­за­ния книж­ных стра­ниц. А вооб­ще – самой золо­той меч­той было най­ти там оло­вян­ных сол­да­ти­ков – хоро­шо бы, ста­рин­ных – и, поче­му-то, свин­ца поболь­ше. Свинец най­ти уда­лось, но не так мно­го, а сол­да­ти­ков вовсе ни одно­го… В кон­це кон­цов, сно­ва при­шли рабо­чие, всё из под­ва­ла вынес­ли и сло­жи­ли в кучу; по ней мы тоже попол­за­ли не без поль­зы…

Фото Анны Лютиковой

И тут я вспом­ни­ла одну семей­ную исто­рию. Было это перед вой­ной, наша семья – дедуш­ка Тимофей Гаврилович Перевезенцев, бабуш­ка – Анна Михайловна и два их сына Толя (мой отец) и Лёва – жили на про­спек­те Обуховской Обороны. Тогда дед рабо­тал на Обуховском заво­де. Потом семья уеха­ла в эва­ку­а­цию, деда напра­ви­ли, в кон­це кон­цов, в Бежицу (Брянск), под­ни­мать ста­ле­ли­тей­ное про­из­вод­ство, раз­ру­шен­ное вой­ной. Но кое-что из вос­по­ми­на­ний ленин­град­ско­го дет­ства мой отец мне пере­дал. Как езди­ли «на при­ро­ду» в дерев­ню Мурзинку, напри­мер. Или про «дома-кораб­ли». Современно зву­чит, да? В 1924 году во вре­мя одно­го из круп­ней­ших навод­не­ний, несколь­ко бре­вен­ча­тых домов по сосед­ству с нашим домом сорва­ло с фун­да­мен­тов и, когда вода спа­ла, они плав­но опу­сти­лись уже на дру­гих местах.

Но я хочу рас­ска­зать дру­гую исто­рию. Летний вос­крес­ный день. Бабушка моя наря­жа­ет сыно­вей Толю и Лёву в чистые костюм­чи­ки и выпус­ка­ет во двор, пока они с дедуш­кой соби­ра­ют­ся. И тут во дво­ре начи­на­ет­ся вол­не­ние: при­вез­ли уголь и сва­ли­ли в кучу воз­ле котель­ной. Естественно, вся ребят­ня (вклю­чая Толю и Лёву) радост­но устрем­ля­ет­ся к котель­ной. Шум, визг, ска­ты­ва­ние вниз по уголь­ной гор­ке… Тут во двор выхо­дит бабуш­ка и зовет сыно­вей, что­бы отпра­вить­ся в гости:
– Толя! Лёва!
Толя и Лёва под­бе­га­ют к маме, та непо­ни­ма­ю­ще смот­рит на них, отво­ра­чи­ва­ет­ся и сно­ва зовёт:
– Толя! Лёва!
– Мама, мы здесь!
Можете себе пред­ста­вить, как отмы­ва­ли потом маль­чи­ков, и как им вле­те­ло и от мате­ри, и от суро­во­го отца.

Случались во дво­рах и кон­флик­ты меж­ду оби­та­те­ля­ми сосед­них домов. Что-то подоб­ное, рас­ска­зы­ва­ет Алексей, было и на 4‑й Советской:

– Двор сосед­не­го дома соеди­нял­ся узким про­хо­дом с нашим, так что ребя­та из него бес­пре­пят­ствен­но к нам захо­ди­ли, да и вооб­ще жили все, вро­де, одним дво­ром. Но это каса­ет­ся стар­ших, кото­рые вско­ре усту­пи­ли двор нам: боль­шая жизнь пома­ни­ла. К тому вре­ме­ни про­ход меж­ду дво­ра­ми уже пере­го­ро­дил гараж. Те, из сосед­не­го, еще пере­би­ра­лись к нам через гараж­ную кры­шу, но это уже было нару­ше­ни­ем гра­ни­цы. Они пыта­лись вклю­чить­ся в нашу игру, но всё было им не так, не то, и они начи­на­ли зади­рать­ся. До драк, впро­чем, не дохо­ди­ло: они пони­ма­ли, что из любо­го окна их могут видеть взрос­лые – и они ухо­ди­ли. Как-то раз я и сам решил­ся нару­шить гра­ни­цу – прав­да, с ули­цы, – хотел взгля­нуть, что у них там за двор. Остановить никто меня не оста­но­вил – было неко­му. Двор был темен и мал. Оттуда оста­вал­ся лишь один путь: на ули­цу…

Задаю Алексею дав­но муча­ю­щий меня вопрос: видел ли он когда-нибудь насто­я­щую сне­го­та­ял­ку?

– Снеготаялку? Это был такой желез­ный ящик на коле­сах. Под ним раз­во­ди­ли костер, в ящик лопа­та­ми заки­ды­ва­ли снег. Вода сте­ка­ла по шлан­гу в люк. В сере­дине 1960‑х, когда для убор­ки улиц изоб­ре­ли что-то дру­гое, в наш двор свез­ли несколь­ко сне­го­та­я­лок, и так они сто­я­ли 2–3 года бес­хоз­ные. Мы, конеч­но, лаза­ли по ним. Потом появи­лась суро­вая ста­тья, кажет­ся, в «Вечернем Ленинграде», бес­хо­зяй­ствен­ность пре­сек­ли, и сне­го­та­ял­ки куда-то увез­ли.

(А вот в Канаде мобиль­ные сне­го­та­ял­ки рас­чи­ща­ют ули­цы уже почти чет­верть века. Где-то я чита­ла, что мос­ков­ские ком­му­наль­щи­ки заку­пи­ли несколь­ко новей­ших канад­ских сне­го­та­я­лок, уком­плек­то­ван­ных каме­рой для сбо­ра сне­га и пла­вя­щей его горел­кой. Правда цена канад­ско­го чуда тех­ни­ки – несколь­ко мил­ли­о­нов руб­лей. Наши дво­ро­вые явно сто­и­ли дешев­ле).

Снеготаялка, нача­ло ХХ века

Двор дет­ства… Многие из нас, жив­ших в цен­тре, пере­еха­ли в новые рай­о­ны – Дачное, Сосновую Поляну, Купчино. Новые зеле­ные рас­пах­ну­тые дво­ры ста­ли наши­ми дво­ра­ми дет­ства. Кто-то при­вык, кто-то, как Алексей Давыденков, не смог.

– Наша семья по обме­ну оста­ви­ла те места, когда я уже учил­ся в 9‑ом клас­се, но я все рав­но наве­ды­вал­ся в наш двор, встре­чал­ся с ребя­та­ми – под­дер­жи­вал связь. Потом дома пошли на капи­таль­ный ремонт, жиль­цов рас­се­ли­ли по окра­и­нам – кро­ме дво­ра, неко­го ста­ло наве­щать. Я наве­щал…

Оказавшись лет пару-трой­ку назад в тех кра­ях и решив, было, вновь загля­нуть в наш двор, я обна­ру­жил кодо­вый замок на его воро­тах. С тех пор я тех кра­ев избе­гаю…

Наталия Перезенцева

* * *
Узкая щель про­ход­но­го дво­ра,
ящи­ков гру­ды, оскол­ки посу­ды…
Но мило­серд­на ноч­ная пора
к этим руинам…Ведь ночью не буду
о Петербурге сво­ем горе­вать,
скорб­но изнан­ку его наблю­дая.
Мне бы ско­рей про­ско­чить, про­бе­жать,
и поза­быть, что реаль­ность дру­гая
есть – кро­ме шпи­лей, колонн и иных
чер­то­чек, с дет­ства зна­ко­мых и милых –
мрак под­во­ро­тен, дво­ров про­ход­ных
эхо… Но ты этот город люби­ла…
Так при­ни­май же его цели­ком,
так наби­рай­ся тер­пе­нья и силы.

…Так чело­век, при­хо­дя­щий в твой дом,
ночь раз­ры­ва­ю­щий пья­ным звон­ком,
жалок… Но ты о люб­ви гово­ри­ла.


Алексей Давыденков

* * *
Сию мину­ту за окном
(Оно как раз – на север)
Прошли поляр­ный белый гном
И с ним домаш­ний, серый.

Был тих, но вня­тен раз­го­вор,
И трезв, как хвост кры­си­ный:
«Когда бы окна не во двор –
Мы были бы бес­силь­ны…»

(И, слов­но стен кос­ну­лась боль,
Метнулась мгла в про­сте­нок,
Где я совет дер­жал с собой
По части зай­ма денег).

Был тверд, но при­зра­чен ответ,
Как темень вод грун­то­вых:
«Когда б не звезд его запрет –
Мы были бы гото­вы…»

Но тут вру­бил­ся на всю мощь
Соседский вен­ти­ля­тор,
И «погу­бить» или «помочь» –
Осталось непо­нят­ным.

И двор был двор, и день был – день…
Но сте­ны голо­си­ли:
«Когда б он сам не захо­тел –
Мы были бы бес­силь­ны…»

Тут я про­лил свое вино,
И твердь оде­лась мра­ком…
И про­ва­лил­ся белый гном,
А серый гном запла­кал.