Феномен поэта состоит из набора ингредиентов, в которых «собственно текст» – да, финальный, да, суммарный, да, явленный, – всего лишь один из. Интеллект совместно с эрудицией позволяют выдавать убедительные сентенции, дают правильное ощущение истории, в контексте которой поэт вообще-то и существует. Можно и без ощущения истории, эдакий демисезонный парфюм с различными оттенками переживаний – но это сугубо для девчачьей психики. То есть, следующий параметр в списке – «психика». Должна ли она отличаться от общечеловеческой? Должна, иначе текст останется пресным, без нерва. Как, в каких единицах «коэффициент нерва» измеряется, не ведомо, но должен быть высоким, поскольку от него зависит диапазон художественных решений.
Культура поэту тоже не помешает, но она о двух концах: культура как опыт человечества полезна, культура как светский протокол – вредна, очень. Получается, феномен поэта предполагает и некое звериное чутье, позволяющее пройти на своих слаломных лыжечках через бамбуковый лес всевозможных условностей и условий.
Но к чему данные рассуждения? Да вот, новая книга петербургского поэта Александра Чистобаева «Урна Сатурна» (СПб, 2025). Читать которую ой, как хорошо, именно с учётом вышеизложенного. Ведь чего там только нет. Прежде всего, там нет банальщины. Никакой. Даже подозрительно. Неожиданные глаголы, решительные, почти грубые высказывания, странные интонации, фразы на грани вызова современным нормам, незнакомое мироощущение, жёсткая гражданская позиция, эмоциональное безразличие к читателю, слегка (слегка) абсурдные сюжеты, слегка парадоксальные коллизии, тезы, выводы – но в сумме всё это убеждает, поскольку в пределах необходимого.
«У птицы есть гнездо», у Бунина – жена.
У норки и шиншиллы – шкаф с комодом.
Запретна Родина, когда поражена
драконами с условного Комодо.
Что ещё. Лобачевские умозаключения. Причём безапелляционные. И ведь приходится соглашаться, потому что всё по-деловому и чётко. Далее – динамика подачи.
Для мёртвых – тексты. Дубль два:
для мёртвых, а не крепко спящих.
В гробу свободна голова,
сыгравшая по кеглям в ящик.
Живым нет времени понять:
стихи читаю тем, кто умер,
я воскрешаю «пси» и «ять»:
смертельный номер. То бишь нумер.
А ещё запросто придумывает «мушек-мошек». Вроде бы пустяк, но хороший, смелый – эдакий короткий и снисходительный взгляд в сторону читателя. А то возьмёт да срифмует между делом «лязгаешь – брезгуешь». Тоже хорошо. Хорошо – потому, что невзначай, непринуждённо, как с двух метров окурок в урну.
В авторе можно бы заподозрить грубияна, но – нет. Циника? – и тоже нет. Скорее шамана, который не в курсе правил хорошего тона, посему встречному гражданину сообщил, что скоро семья его погибнет в ДТП. Гражданин не знает, как реагировать, а этот – ничего личного, – сообщил и пошёл. Может, ткнув пальцем, назвать прохожего дебилом, но не оскорбленья для, а потому что тот дебил: действительно, и справка в кармане.
Я – архихтонь, я – древний хан и бек.
С тобой сейчас – в цилиндре и во фраке,
погашенный шаманской кровью факел,
я – смерть твоя, читатель-имярек.
Даже ритмическое однообразие не создаёт конфликта, раздражения не вызывает. «Наркотические» образы?» – задастся кто-то пристальным вопросом, поигрывая на губе. Нет – поэтическое мышление.
То ли сельдь, то ли скумбрия,
что за тварь безрассудная
притаилась в Монетном пруду?
Пусть хоть, что ли, обгадится,
пусть монеткой отравится,
ощущая враждебность во рту.
То форель или зеркало?
Разум мой исковеркала,
ослепляет мой внутренний взор.
Дно сверкает, морщинится,
а монеты хихикают:
«Ты не вор, невермор».
Да, он не отягощён – потому, что не озабочен, – лингвистикой. У него же поэтическое мышление, а это другое. При всём при том автор вовсе не чужд риторических ходов. И они естественны, органичны. Часто оперирует Спасителем и апеллирует к Спасителю. Но и в этом нет ничего елейного, замыленного, всё весьма принципиально и вполне индивидуально:
Никому я не помог,
ибо полагал,
что им всем поможет Бог,
только Бог устал…
Временами проклёвывается эгофутуризм, да только без позы и жеманства. Без самовлюбленного зеркальца и работы на публику. По крайней мере, за сей рукав Чистобаев не пойман ни разу:
Я – потомок хана Иренека,
сломанный в двенадцатом колене,
бой даю таким, как я, калекам,
ноунеймам, теням, имярекам,
чья звезда обуглилась на сцене.
Идентифицировать такого сложно. Можно и выплеснуть с водой. Автор вроде молодой, а независимый. Но – без вызова, без нарочитых «пощёчин общественному вкусу», хотя пощёчины всё равно получаются.
Нерв есть? Есть, без имитации. Действующие предметы он – легко, без усердия и художественной ответственности – наделяет какой-то своей (ему понятной) жизнью. Но не как ребёнок-аутист, а как чрезвычайно уполномоченный, который проходил спешно, ибо весьма занят, но раз уж проходил – наделил, эдак ненадолго, сюжетной жизнью встреченные предметы, и в экстренном же порядке рассудив какую-то их экзистенциальную тяжбу.
Надсадно взвизгнул трос.
В колодец канул лифт.
Что лифт в утробе нёс?
личину или – Лик?
Что в лифте? Или кто?
Поскольку грузовой,
возможно, в нём итог
всего, что за спиной.
Быть может, в нём сокрыт
Сакральный лифт иной.
Сорвался… Был ли срыв?
Обрёл ли он покой?
Даже в тех текстах, которых можно было бы назвать зарисовкой, толково обозначена фабула – читатель ещё не разобрался, в чём дело, но автор гангстерским движением вбивает финальный гвоздь, и этот диктаторский жест почему-то исключает дополнительные вопросы – типа, я всё сказал. Да? Да.
вы слышите, о чём глаголю,
воображаемые господа?
Итак, очередное воплощение Велимира? …Бог его знает… Но – молодец, Чистобаев.
Все эти замеченные и отмеченные блёстки ложатся в список ингредиентов, из которых, из которых сделаны люди-поэты. И собственно текст для поэта, на самом деле-то, – не самоцель, но явленная часть сущности, то есть индикатор присутствия здесь. Вот и для Александра Чистобаева – складывается такое ощущение – текст не самоцель, а постольку-поскольку. Типа, хотите – читайте:
Как хорошо, что женщины уходят,
куда угодно и зачем угодно,
теперь я в зеркало сквозь толщу лет
гляжу, не замечая трещин.
Как хорошо, что мамы больше нет,
как хорошо, что больше нету женщин.
Массовый же читатель любит читать поэзию, потому что находит в ней свои чувства, узнаваемые. От этого всем тепло и чуточку грустно. Такие авторы имеют широкое хождение. Но бывают и совершенно иные – читать их интересно потому, что гармонии, интонации, чувства для литературного массива-то ещё незнакомы. С востребованностью поэтов этой категории складывается по-разному. Но иногда складывается просто здорово.
В общем, давно я не читал стихи с таким интересом.
ЕВГЕНИЙ АНТИПОВ
