Александр Вергелис. О книге Сергея Семенова “Ночь как ночь”

Сергей Семенов. Ночь как ночь: Книга сти­хов. СПб.: Издательский дом «Дескрипта», 2024

Мы про­спа­ли поэта. Проморгали, про­бол­та­ли, про­брюз­жа­ли. Выискивая блох, при­ди­ра­ясь к незна­чи­тель­но­му, цеп­ля­ясь к мело­чиш­ке суф­фик­сов и флек­сий. Проглядели глав­ное. «Почву и судь­бу». Почва каза­лась зыб­кой, скуд­ной, судь­ба зауряд­ной… Да такой, навер­ное, и была. Пока сама себя не пере­рос­ла — ​как и сти­хи.

Сергей Семенов пишет труд­но. Медленно. Выверяя каж­дую стро­ку, дол­го и недо­вер­чи­во при­смат­ри­ва­ясь к сло­вам. На ветер их не бро­сая, но к вет­ру — ​все­лен­ско­му, бло­ков­ско­му — при­слу­ши­ва­ясь. Потому-то и пер­вая кни­га шла к чита­те­лю так дол­го. И пре­зен­то­вать ее автор едва успел — ​попав в корот­кий вре­мен­ной про­ме­жу­ток меж­ду дву­мя зия­ни­я­ми, почти что вер­нув­шись с того све­та, и сно­ва — ​с пуле­вой печа­тью на лице — ​отправ­ля­ясь туда, отку­да мож­но уже не вер­нуть­ся. В око­ло­ли­те­ра­тур­ных кру­гах спо­рят зачем: из чисто­го ли пат­ри­о­тиз­ма, в попыт­ке ли раз­ру­бить гор­ди­ев узел так назы­ва­е­мой лич­ной жиз­ни, из зудя­ще­го муж­ско­го жела­ния «испы­тать себя», из рус­ской лихо­сти, застав­ля­ю­щей ходить по краю… Но, вер­нее все­го, пото­му, что тако­ва тра­ги­че­ская логи­ка суще­ство­ва­ния нор­маль­но­го роман­ти­ка.

Этот же роман­тизм

после тебя заду­шит…

Если это все-таки роман­тизм, то он у Семенова чер­ный — ​как облож­ка его кни­ги. Ее назва­ние, взя­тое то ли у Блока, то ли у Рыжего, Блока пере­драз­нив­ше­го, зву­чит без­ра­дост­ной кон­ста­та­ци­ей:

Только пыль и без­на­деж­ный вызов

Небесам.

Ночь как ночь, и ника­ких сюр­при­зов.

Думай сам.

Ночь сплош­ная, ночь миро­вая, с роб­ки­ми огонь­ка­ми надеж­ды, тону­щи­ми в чер­ной без­дне. А когда ты дол­го пишешь о без­дне, без­дна рано или позд­но начи­на­ет писать тебя, твою жизнь. И ты доби­ва­ешь­ся тра­ги­че­ской при­ви­ле­гии «сыг­рать с пусто­той», как ска­зал о том же Борисе Рыжем один петер­бург­ский сти­хо­тво­рец.

Рыжий ушел в два­дцать шесть, поэт Сергей Семенов в этом воз­расте толь­ко начи­нал­ся — ​у каж­до­го свое вре­мя. Я пом­ню его тогдаш­не­го — ​толь­ко что вер­нув­ше­го­ся из армии. В куль­тур­ном, так ска­зать, отно­ше­нии доволь­но дико­го. А в сего­дняш­них его сти­хах — ​насто­я­щее пир­ше­ство аллю­зий: на Пастернака, на Фета, на Анненского, на Мандельштама. Проживая свои сти­хи, он уже не может обой­тись без Гомера, Данте, Гегеля, Конфуция. Он при­сво­ил себе эти акти­вы по при­ви­ле­гии сопри­част­но­го, по закон­но­му пра­ву ищу­ще­го, дума­ю­ще­го. В опре­де­лен­ном смыс­ле Сергей Семенов — ​чело­век, «сде­лав­ший себя сам». Целенаправленно сни­мав­ший слив­ки с миро­вой худо­же­ствен­ной куль­ту­ры, со зна­ни­ем дела овла­де­вав­ший кон­тек­стом, без кото­ро­го нор­маль­ный совре­мен­ный поэт труд­но­пред­ста­вим. Иногда уши клас­си­ков слиш­ком тор­чат, иной раз черес­чур навяз­чи­во пред­ла­га­ют­ся чита­те­лю те или иные име­на, цита­ты. И это, и кажу­щий­ся лиш­ним (хотя и небезын­те­рес­ным) авто­ком­мен­та­рий в кон­це кни­ги про­ща­ешь за автор­скую искрен­ность, за без­огляд­ную пре­дан­ность стран­но­му реме­с­лу соеди­не­ния слов. И всю семе­нов­скую непри­ка­ян­ность, все его то ли демон­стра­тив­ное, то ли всам­де­лиш­ное ока­ян­ство про­ща­ешь за эти собран­ные под чер­ной облож­кой сти­хи. Которых, надо при­знать­ся, мог­ло быть и боль­ше — ​то ли поску­пил­ся поэт в поль­зу дру­гих, буду­щих книг, то ли про­сто поскром­ни­чал. Но мы ску­пить­ся не будем, про­ци­ти­ру­ем еще одно сти­хо­тво­ре­ние, как бы при­зы­ва­ю­щее ново­ис­пе­чен­но­го тури­ста, толь­ко что усев­ше­го­ся в крес­ло само­ле­та:

                               …оставь

Все сомне­нья вни­зу, рас­про­стись с виной

И дела свои сдай в багаж.

Впереди, нам кажет­ся, мир иной —

Бесконечно луч­ший, чем наш.

Волнующе-при­ят­ная поезд­ка за гра­ни­цу ста­но­вит­ся пово­дом пораз­мыш­лять об иных гра­ни­цах, за кото­ры­ми герой кни­ги едва ли что-то чает уви­деть. Ключевое сло­во здесь — ​«кажет­ся». Как бы ни был сла­док сон — ​гря­дет без­ра­дост­ное про­буж­де­ние, воз­вра­ще­ние в зем­ную жизнь, неиз­мен­но опи­сы­ва­е­мую Семеновым сло­ва­ми люб­ви и нена­ви­сти — ​то с мрач­ной серьез­но­стью, то с бес­по­щад­ной иро­ни­ей (обра­щен­ной в том чис­ле и на себя само­го):

В тво­их фан­та­зи­ях все та же ли —

Та, школь­ная твоя лоли­та?

Средь тех, что все еще не нажи­ли

Ни опы­та, ни цел­люли­та.

Но вряд ли за поро­гом зре­ло­сти

Мечтал при­нять из тре­тьих рук ты

Ее видав­ших виды пре­ле­стей

Морщинистые сухо­фрук­ты.

«Кажущийся реля­ти­визм мира, вопрос отсут­ствия объ­ек­тив­ных цен­ност­ных ори­ен­ти­ров, с кото­ро­го начи­на­ет­ся рас­пад» — ​так в про­за­и­че­ском после­сло­вии опре­де­ля­ет автор про­бле­ма­ти­ку сво­их сти­хов. Духом если не отри­ца­нья, то уж, во вся­ком слу­чае, сомне­нья — ​преж­де все­го сомне­ния в смыс­ле жиз­ни, в целе­со­об­раз­но­сти суще­ство­ва­ния — ​мира и сво­е­го соб­ствен­но­го — ​одер­жи­ма муза Семенова.

Ничего не важ­но, умрешь — ​умри.

Беспросветной ночи сле­зу утри.

Чем пустей душа — ​неве­со­мей грусть.

Ни наме­ка боль­ше — ​и пусть, и пусть…

Но, как ска­зал уже цити­ро­вав­ший­ся выше петер­бург­ский сти­хо­тво­рец, перо поэта воль­но или неволь­но про­ти­вит­ся «вели­чью пусто­ты». И перо Семенова — ​не исклю­че­ние.

Что даль­ше? Дальнейшее раз­ви­тие, обре­те­ние новых тем и форм или зацик­ли­ва­ние, само­по­втор, стаг­на­ция и рас­пад? Не будем зага­ды­вать. И вопре­ки обык­но­ве­нию не будем желать поэту твор­че­ских успе­хов. Пожелаем ему про­сто вер­нуть­ся живым.

Опубликовано в жур­на­ле “Звезда”, №3, 2024